Сельсовет. Непомерно большие, мягкие кресла, большой стол, большие диаграммы, плакаты на стенах…

В кресле, почти утонув в нем, ежится Бронька Пупков. Над ним - строгий предсельсовета, в новенькой военной гимнастерке, при ордене Красной Звезды и трех медалях.

Ну, так што будем делать-то? Бронислав?..

Бронька морщится.

Ну, што, што?

Долго будем историю искажать?

Не «та-а», не «та-а»… Ты скажи прямо: прекратишь это или нет?

Та-а чего там!..

Ничего! Ты дурак или умный? Для чего тебе это надо?

Ну, все, прекратили. Ты у нас один - умница. Еще дураком обзывает…

Кто же ты!

Если ты председатель сельсовета, так тебе можно оскорблять личность? Врежу счас пепельницей… за оскорбление…

Ты историю оскорбляешь!.. Я же тебя счас посадить могу…

Скажет. Интересно, по какой статье?

За искажение истории…

Нет такой статьи.

Один такой - нашел… Найдет он. Сам загудишь раньше меня.

Ну што делать с этой дубиной!.. Неохота ведь сажать-то…

Не сажай.

Ты даешь слово, что прекратишь эту свою глупость?

Даю, даю.

Смотри, Бронислав!..

Когда городские приезжают в эти края поохотиться и спрашивают в деревне, кто бы мог походить с ними, показать места, им говорят:

А вон, Бронька Пупков… он у нас мастак по этим делам. С ним не соскучитесь. - И как-то странно улыбаются.

Бронька (Бронислав) Пупков - еще крепкий, ладно скроенный мужик, голубоглазый, улыбчивый, легкий на ногу и на слово. Ему за пятьдесят, он был на фронте, но покалеченная правая рука - отстрелено два пальца - не с фронта: парнем еще был на охоте, захотел пить (зимнее время), начал долбить прикладом лед у берега. Ружье держал за ствол, два пальца закрывали дуло. Затвор берданки был на предохранителе, сорвался - и один палец отлетел напрочь, другой болтался на коже. Бронька сам оторвал его. Оба пальца - указательный и средний - принес домой и схоронил в огороде. И даже сказал такие слова:

Дорогие мои пальчики, спите спокойно до светлого утра.

Хотел крест поставить, отец не дал. Бронька много скандалил на своем веку, дрался, его часто и нешуточно бивали, он отлеживался, вставал и опять носился по деревне на своем оглушительном мотопеде («педике») - зла ни на кого не таил. Легко жил.

Бронька ждал городских охотников, как праздника. И когда они приходили, он был готов - хоть на неделю, хоть на месяц. Места здешние он знал как свои восемь пальцев, охотник был умный и удачливый.

Городские не скупились на водку, иногда давали деньжат, а если не давали, то и так ничего.

На сколь? - деловито спрашивал Бронька.

Дня на три.

Все будет как в аптеке. Отдохнете, успокоите нервы.

Ходили дня по три, по четыре, по неделе. Было хорошо. Городские люди уважительные, с ними не манило подраться, даже когда выпивали. Он любил рассказывать им всякие охотничьи истории.

В самый последний день, когда справляли отвальную, Бронька приступав к главному своему рассказу.

Этого дня он тоже ждал с великим нетерпением, изо всех сил крепился… И когда он наступал, желанный, с утра сладко ныло под сердцем и Бронька торжественно молчал.

Что это с вами? - спрашивали.

Так, - отвечал он. - Где будем отвальную соображать? На бережку?

Можно на бережку.

…Ближе к вечеру выбирали уютное местечко на берегу красивой стремительной реки, раскладывали костерок. Пока варилась щерба из кабачков, пропускали по первой, беседовали.

Бронька, опрокинув два алюминиевых стаканчика, закуривал…

На фронте приходилось бывать? - интересовался он как бы между прочим. Люди старше сорока почти все были на фронте, но он спрашивал и молодых: ему надо было начинать рассказ.

Это с фронта у вас? - в свою очередь спрашивали его, имея в виду раненую руку.

Нет, я на фронте санитаром был. Да… Дела-делишки… - Бронька долго молчал. - Насчет покушения на Гитлера не слышали?

Слышали.

Не про то. Это когда его свои же генералы хотели кокнуть?

Нет. Про другое.

А какое еще? Разве еще было?

Было. - Бронька подставлял свой алюминиевый стаканчик под бутылку. Прошу плеснуть. - Выпивал. - Было, дорогие товарищи, было. Кха! Вот настолько пуля от головы прошла. - Бронька показывал кончик мизинца.

Когда это было?

Двадцать пятого июля тыща девятьсот сорок третьего года. - Бронька опять надолго задумывался, точно вспоминал свое собственное, далекое и дорогое.

А кто стрелял?

Бронька не слышал вопроса, курил, смотрел на огонь.

Где покушение-то было?

Бронька молчал.

Люди удивленно переглядывались.

Я стрелял, - вдруг говорил он. Говорил негромко, еще некоторое время смотрел на огонь, потом поднимал глаза… И смотрел, точно хотел сказать: «Удивительно? Мне самому удивительно». И как-то грустно усмехался.

Обычно долго молчали, глядели на Броньку. Он курил, подкидывал палочкой отскочившие угольки в костер… Вот этот-то момент и есть самый жгучий. Точно стакан чистейшего спирта пошел гулять в крови.

Вы серьезно?

А как вы думаете? Что я, не знаю, что бывает за искажение истории? Знаю.

Да ну, ерунда какая-то…

Где стреляли-то? Как?

Из «браунинга». Вот так: нажал пальчиком - и пух! - Бронька смотрел серьезно и грустно - что люди такие недоверчивые. Недоверчивые люди терялись.

А почему об этом никто не знает?

Пройдет еще сто лет, и тогда много будет покрыто мраком. Поняли? А то вы не знаете… В этом-то вся трагедия, что много героев остаются под сукном.

Это что-то смахивает на…

Погоди? Как это было?

Бронька знал, что все равно захотят послушать. Всегда хотели.

Разболтаете ведь?

Опять замешательство.

Не разболтаем…

Честное партийное?

Да не разболтаем! Рассказывайте.

Нет, честное партийное? А то у нас в деревне народ знаете какой…

Да все будет в порядке! - Людям уже не терпелось послушать. Рассказывайте.

Прошу плеснуть. - Бронька опять подставлял стаканчик. Он выглядел совершенно трезвым. - Было это, как я уже сказал, двадцать пятого июля сорок третьего года. Кха! Мы наступали. Когда наступают, санитарам больше работы. Я в тот день приволок в лазарет человек двенадцать… Принес одного тяжелого лейтенанта, положил в палату… А в палате был какой-то генерал. Генерал-майор. Рана у него была небольшая - в ногу задело, выше колена. Ему как раз перевязку делали. Увидел меня тот генерал и говорит:

Погоди-ка, санитар, не уходи.

Ну, думаю, куда-нибудь надо ехать, хочет, чтобы я его поддерживал. Жду. С генералами жизнь намного интересней: сразу вся обстановка как на ладони.

Люди внимательно слушают.

Постреливает, попыхивает веселый огонек; сумерки крадутся из леса, наползают на воду; но середина реки, самая быстрина, еще блестит, сверкает, точно огромная длинная рыбина несется серединой реки, играя в сумраке серебристым телом своим.

Ну, перевязали генерала… Доктор ему: «Вам надо полежать!» - «Да пошел ты!» - отвечает генерал. Это мы докторов-то тогда боялись, а генералы-то их не очень. Сели мы с генералом в машину, едем куда-то. Генерал меня расспрашивает. Откуда я родом? Где работал? Сколько классов образования? Я подробно все объясняю: родом оттуда-то (я здесь родился), работал, мол, в колхозе, но больше охотничал. «Это хорошо, - говорит генерал. - Стреляешь метко?» Да, говорю, чтоб зря не трепаться: на пятьдесят шагов свечку из винта погашу. А вот насчет классов, мол, не густо: отец сызмальства начал по тайге с собой таскать. «Ну, ничего, - говорит, - там высшего образования не потребуется. А вот если, - говорит, - ты нам погасишь одну зловредную свечку, которая раздула мировой пожар, то Родина тебя не забудет». Тонкий намек на толстые обстоятельства. Поняли?.. Но я пока не догадываюсь.

Приезжаем в большую землянку. Генерал всех выгнал, а сам все меня расспрашивает. За границей, спрашивает, никого родных нету? Откуда, мол! Вековечные сибирские… Мы от казаков происходим, которые тут недалеко Бой-Катунск рубили, крепость. Это еще при царе Петре было. Оттуда мы и пошли, почесть вся деревня…

Откуда у вас такое имя - Бронислав?

Поп с похмелья придумал. Я его, мерина гривастого, разок стукнул за это, когда сопровождал в ГПУ в тридцать третьем году…

Где это? Куда сопровождали?

А в городе было. Мы его тут коллективно взяли, а в город вести некому. Давай, говорят, Бронька, у тебя на него зуб - веди.

А почему, хорошее ведь имя?

К такому имю надо фамилию подходящую. А я - Бронислав Пупков. Как в армии перекличка, так - смех. А вон у нас Ванька Пупков - хоть бы што.

Генерал расспрашивает…

Да. Ну, расспросил все, потом говорит: «Партия и правительство поручают вам, товарищ Пупков, очень ответственное задание. Сюда, на передовую, приехал инкогнито Гитлер. У нас есть шанс хлопнуть его. Мы, - говорит, - взяли одного гада, который был послан к нам со специальным заданием. Задание-то он выполнил, но сам влопался. А должен был здесь перейти линию фронта и вручить очень важные документы самому Гитлеру. Лично. А Гитлер и вся его шантрапа знают того человека в лицо.»

А при чем тут вы?

Кто с перебивом, тому - с переливом. Прошу плеснуть. Кха! Поясню: я похож на того гада как две капли воды. Ну и - начинается житуха, братцы мои!

Бронька предается воспоминаниям с таким сладострастием, с таким затаенным азартом, что слушатели тоже невольно испытывают приятное, исключительное чувство. Улыбаются. Налаживается некий тихий восторг.

Поместили меня в отдельной комнате тут же, при госпитале, приставили двух ординарцев… Один в звании старшины, а я - рядовой. Ну-ка, говорю, товарищ старшина, подай-ка мне сапоги. Подает. Приказ - ничего не сделаешь, слушается. А меня тем временем готовят. Я прохожу выучку…

Спецвыучку. Об этом я пока не могу распространяться, подписку давал. По истечении пятьдесят лет - можно. Прошло только… - Бронька шевелил губами считал. - Прошло двадцать пять. Но это - само собой. Житуха продолжается! Утром поднимаюсь - завтрак: на первое, на второе, на третье. Ординарец принесет какого-нибудь вшивого портвейного, я его как шугану!.. Он несет спирт, его в госпитале навалом. Сам беру, разбавляю как хочу, а портвейный ему. Так проходит неделя. Думаю: сколько же это будет продолжаться? Ну, вызывает наконец генерал. «Как, товарищ Пупков?» Готов, говорю, к выполнению задания! «Давай, - говорит. - С Богом, - говорит. - Ждем тебя оттуда Героем Советского Союза. Только не промахнись!» Я говорю: если я промахнусь, я буду последний предатель и враг народа! Или, говорю, лягу рядом с Гитлером, или вы выручите Героя Советского Союза Пупкова Бронислава Ивановича. А дело в том, что намечалось наше грандиозное наступление. Вот так, с флангов, шла пехота, а спереди - мощный лобовой удар танками.

Глаза у Броньки сухо горят, как угольки поблескивают. Он даже алюминиевый стаканчик не подставляет - забыл. Блики огня играют на его суховатом правильном лице - он красив и нервен.

Не буду говорить вам, дорогие товарищи, как меня перебросили через линию фронта и как я попал в бункер Гитлера. Я попал! - Бронька встает. - Я попал!.. Делаю по ступенькам последний шаг - и оказываюсь в большом железобетонном зале. Горит яркий электрический свет, масса генералов… Я быстро ориентируюсь: где Гитлер? - Бронька весь напрягся, голос его рвется, то срывается на свистящий шепот, то неприятно, мучительно взвизгивает. Он говорит неровно, часто останавливается, рвет себя на полуслове, глотает слюну…

Сердце вот тут… горлом лезет. Где Гитлер?! Я микроскопически изучил его лисиную мордочку и заранее наметил куда стрелять - в усики. Я делаю рукой «Хайль, Гитлер!» В руке у меня большой пакет, в пакете - «браунинг», заряженный разрывными отравленными пулями. Подходит один генерал, тянется к пакету: давай, мол. Я ему вежливо - ручкой: миль пардон, мадам, только фюреру. На чистом немецком языке говорю: фьюрер! - Бронька сглотнул. - И тут… вышел он. Меня как током дернуло… Я вспомнил свою далекую родину… Мать с отцом… Жены у меня тогда еще не было… - Бронька некоторое время молчит, готов заплакать, завыть, рвануть на груди рубаху… - Знаете, бывает: вся жизнь промелькнет в памяти… С медведем нос к носу - тоже так. Кхе!..

Ну? - тихо спросит кто-нибудь.

Он идет ко мне навстречу. Генералы все вытянулись по стойке «смирно»… Он улыбается. И тут я рванул пакет… Смеешься, гад! Дак получай за наши страдания!.. За наши раны! За кровь советских людей!.. За разрушенные города и села! За слезы наших жен и матерей!.. - Бронька кричит, держит руку, как если бы он стрелял. Всем становится не по себе. - Ты смеялся?! А теперь умойся своей кровью, гад ты ползучий!!! - Это уже душераздирающий крик. Потом гробовая тишина… И шепот, торопливый, почти невнятный: - Я стрелил…

Бронька роняет голову на грудь, долго молча плачет, оскалился, скрипит здоровыми зубами, мотает безутешно головой. Поднимает голову - лицо в слезах. И опять тихо, очень тихо, с ужасом говорит:

Я промахнулся.

Все молчат. Состояние Броньки столь сильно действует, удивляет, что говорить что-нибудь - нехорошо.

Прошу плеснуть, - тихо, требовательно говорит Бронька. Выпивает и уходит к воде. И долго сидит на берегу один, измученный пережитым волнением. Вздыхает, кашляет. Уху отказывается есть.

…Обычно в деревне узнают, что Бронька опять рассказывал про «покушение».

Домой Бронька приходит мрачноватый, готовый выслушать оскорбления и сам оскорблять. Жена его, некрасивая толстогубая баба, сразу набрасывается:

Чего как пес побитый плетешься? Опять!..

Пошла ты!.. - вяло огрызается Бронька. - Дай пожрать.

Тебе не пожрать надо, не пожрать, а всю голову проломить безменом! орет жена. - Ведь от людей уж прохода нет!..

Значит, сиди дома, не шляйся.

Нет, я пойду счас!.. Я счас пойду - в сельсовет, пусть они тебя, дурака, опять вызовут! Ведь тебя, дурака беспалого, засудют когда-нибудь! За искажение истории…

Не имеют права: это не печатная работа. Понятно? Дай пожрать.

Смеются, в глаза смеются, а ему… все Божья роса. Харя ты неумытая, скот лесной!.. Совесть-то у тебя есть? Или ее всю уж отшибли? Тьфу - в твои глазыньки бесстыжие! Пупок!..

Бронька наводит на жену строгий, злой взгляд. Говорит негромко, с силой:

Миль пардон, мадам… счас ведь врежу!..

Жена хлопает дверью, уходит прочь - жаловаться на «лесного скота».

Зря она говорит, что Броньке - все равно. Нет. Он тяжело переживает, страдает, злится… И дня два пьет дома. За водкой в лавочку посылает сынишку-подростка.

Никого там не слушай, - виновато и зло говорит сыну. - Возьми бутылку, и сразу домой.

Его опять вызывают в сельсовет, совестят, грозятся принять меры… Трезвый Бронька, не глядя председателю в глаза, говорит сердито, невнятно:

Да ладно!.. Да брось ты! Ну?.. Подумаешь!..

Потом выпивает в лавочке «банку», маленько сидит на крыльце - чтоб «взяло», встает, засучивает рукава и объявляет громко:

Ну, прошу! Кто? Если малость изувечу, прошу не обижаться. Миль пардон!..

А стрелок он правда - редкий.

УРОКИ ПО ТВОРЧЕСТВУ В. М. ШУКШИНА.

«ДЕРЕВЕНСКАЯ ПРОЗА»: ИСТОКИ, ПРОБЛЕМЫ, ГЕРОИ.

ГЕРОИ ШУКШИНА.

Цель уроков: дать представление о «деревенской» прозе; познакомить с творчеством (обзор).

Оборудование уроков: портреты писателей; возможны фрагменты фильма «Калина красная», компьютерная презентация учащегося.

Методические приемы: лекция; аналитическая беседа.

Ход урока.

I. Слово учителя.

Произведения, явившиеся этапными в «оттепельное» время, стали импульсом к развитию новых направлений в литературе: «деревенской прозы», «городской» или «интеллектуальной» прозы. Эти названия условны, однако прижились в критике и в читательской среде и сформировали устойчивый круг тем, который разрабатывался писателями в 60-80-е годы.

В центре внимания писателей-«деревенщиков» была послевоенная деревня, нищая и бесправная (колхозники до начала 60-х годов не имели даже собственных паспортов и без специального разрешения не могли покидать «место прописки»). Сами писатели были в основном выходцами из деревни. Сутью же этого направления было возрождение традиционной нравственности. Именно в русле «деревенской прозы» сложились такие большие художники, как Василий Белов, Валентин Распутин, Василий Шукшин, Виктор Астафьев, Федор Абрамов, Борис Можаев. Им близка культура классической русской прозы, они восстанавливают традиции сказовой русской речи, развивают то, что было сделано еще «Крестьянской литературой» 20-х годов. Поэтика «деревенской прозы» была ориентированна на поиск глубинных основ народной жизни, которые должны были заменить дискредитировавшую себя государственную идеологию.

После того как крестьянство получило наконец паспорта и смогло самостоятельно выбирать себе место проживания, начался массовый отток населения, особенно молодого, из сельской местности в города. Оставались полупустые, а то и вовсе обезлюдившие деревни, где царили вопиющая бесхозяйственность и почти повальное пьянство среди оставшихся жителей. В чем причина таких бед? Ответ на этот вопрос писатели-«деревенщики» видели в последствиях военных лет, когда силы деревни были надорваны, в «лысенковщине», изуродовавшей естественные пути ведения сельского хозяйства . Главная же причина раскрестьянивания проистекла из «Великого перелома» («перелома хребта русского народа», по определению) – насильственной коллективизации . «Деревенская проза» дала картину жизни русского крестьянства в XX веке, отразив главные события, повлиявшие на его судьбу: октябрьский переворот и гражданскую войну, военный коммунизм и нэп, коллективизацию и голод, колхозное строительство и индустриализацию, военные и послевоенные лишения, всевозможные эксперименты над сельским хозяйством и нынешнюю его деградацию. Она продолжила традицию раскрытия «русского характера», создала ряд типов «простых людей». Это и шукшинские «чудики», и распутинские мудрые старухи и опасные в своем невежестве и вандализме «архаровцы», и многотерпеливый беловский Иван Африканович.

Горький итог «деревенской прозы» подвел Виктор Астафьев: «Мы отпели последний плач – человек пятнадцать нашлось плакальщиков о бывшей деревне. Мы и воспевали ее одновременно. Как говорится, восплакали хорошо, на достойном уровне, достойном нашей истории, нашей деревне, нашего крестьянства. Но это кончилось. Сейчас идут жалкие подражания книгам, которые были созданы двадцать-тридцать лет назад. Подражают те наивные люди, которые пишут про уже угасшую деревню. Литература теперь должна пробиваться через асфальт».

Один из талантливейших писателей, писавших о людях и проблемах деревни, - Василий Макарович Шукшин.

II. Выступление заранее подготовленного ученика. Биография (компьютерная презентация с включением семейных фотографий, отрывков из кинофильмов).

Василий Шукшин родился в небольшом алтайском селе Сростки. Отца своего он не помнил, поскольку незадолго до рождения сына тот был репрессирован. Долгие годы Шукшин ничего не знал о его судьбе и лишь незадолго до собственной смерти увидел его фамилию в одном из списков расстрелянных. В то время его отцу было всего двадцать два года.

Мать осталась с двумя маленькими детьми и вскоре снова вышла замуж. Отчим оказался добрым и любящим человеком. Однако и он недолго жил с женой и растил детей: через несколько лет началась война, отчим ушел на фронт, а в 1942 году погиб.

Еще не окончив школу, Василий Шукшин начал работать в колхозе, а затем отправился на заработки в Среднюю Азию. Некоторое время он учился в Бийском автомобильном техникуме, но был призван в армию и сначала служил в Ленинграде, где прошел курс молодого бойца в учебном отряде, а затем был направлен на Черноморский флот. Два года будущий писатель провел в Севастополе. Все свободное время он посвящал чтению, потому что именно тогда решил стать писателем и актером. В глубокой тайне даже от близких друзей он начал писать.

Флотская служба закончилась неожиданно: Шукшин заболел и был демобилизован по состоянию здоровья. Так после шестилетнего отсутствия он вновь оказался в родном доме. Поскольку врачи запретили ему заниматься тяжелой физической работой, Шукшин стал учителем в сельской школе, а немного позже и ее директором.

Как раз в это время в районной газете «Боевой клич» появляются его первые статьи и небольшие рассказы. Но по мере взросления Шукшин все отчетливее понимал, что необходимо получить более систематическое и глубокое образование, и в 1954 году поехал в Москву, чтобы поступить во ВГИК. Там ему снова повезло: он был принят в мастерскую известного режиссера М. Ромма. Режиссерский факультет ВГИКа Шукшин закончил в 1960 году. Уже с третьего курса Шукшин начал сниматься в кино. Всего актер снялся более чем в 20 фильмах, пройдя путь от типажных образов «людей из народа» к ярким экранным портретам своих современников, людей принципиальных и целеустремленных. Таким Шукшин показывает целинного шахтера Степана в фильме 1962 года «Аленка», директора комбината Черных в фильме «У озера», который был удостоен Государственной премии СССР. Не менее запоминающимися стали в исполнении Шукшина и другие образы – крестьянина Ивана Расторгуева в картине «Печки-лавочки» и солдата Лопатина в фильме «Они сражались за Родину». А за год до этого Шукшин сыграл свою, пожалуй, самую пронзительную роль – Егора Прокудина в фильме «Калина красная», который получил главный приз на Международном кинофестивале в Москве. Последний образ стал своеобразным итогом всей творческой деятельности художника, поскольку в нем Шукшину удалось раскрыть постоянно волнующие его темы, и прежде всего тему нравственного долга, вины и расплаты. В 1958 году в журнале «Смена» был напечатан первый рассказ Шукшина «Сельские жители», который дал название сборнику, появившемуся через несколько лет. Его героями стали люди, которых он хорошо знал, - жители небольших деревень, шоферы, студенты. С едва заметной иронией Шукшин рассказывает об их непростой жизни. Но даже каждый незначительный случай становится поводом для глубоких раздумий автора. Любимыми героями писателя были так называемые «чудики» - люди, которые сохранили в себе детскую непосредственность мировосприятия. В 1964 году выходит на экран первая большая картина Шукшина «Живет такой парень», в которой он также был сценаристом, режиссером и исполнителем главной роли. Она принесла Шукшину международную известность и была удостоена приза «Золотой Лев святого Марка» на Венецианском кинофестивале. Фильм обратил на себя внимание критики и зрителей свежестью, юмором, обаятельным образом молодого героя – алтайского шофера Пашки Колокольникова. Продолжая работать одновременно в кинематографе и литературе, Шукшин совмещает несколько профессий: актера, режиссера, писателя. И все они оказываются для него равнозначными; можно сказать, что писательская и кинематографическая деятельность Шукшина взаимодополняют друг друга. Он пишет практически на одну и ту же тему, рассказывая в основном о простом сельском жителе, талантливом непритязательном, немного непрактичном, который не заботится о завтрашнем дне, живет только сегодняшними проблемами и никак не вписывается в мир техники и урбанизации. Вместе с тем Шукшину удалось точно отразить социальные и общественные проблемы своего времени, когда шли интенсивные перемены в сознании людей. Наряду с такими известными писателями, как В. Белов и В. Распутин, Шукшин вошел в плеяду так называемых деревенских писателей, обеспокоенных тем, как сохранить традиционный уклад как систему нравственных ценностей. Те проблемы, которые наметились в его небольших рассказах и повестях, находят отражение и в фильмах Шукшина. В 1966 году вышла картина «Ваш сын и брат», которая была удостоена Государственной премии РСФСР, в 1970 году появился другой его фильм на ту же тему – «Странные люди», а еще через два года Шукшин снял свой знаменитый фильм «Печки-лавочки», в котором интеллигенция, может быть, впервые за все последние годы открыла для себя нравственный мир простого человека. Кроме того, в этих своих фильмах Шукшин продолжал социальный и психологический анализ тех процессов, которые шли в то время в обществе. Кинодраматургия Шукшина тесно связана с его прозой, персонажи рассказов часто переходили в сценарии, всегда сохраняя народную разговорную речь, достоверность и подлинность ситуаций, емкость психологических характеристик. Стилю Шукшина как режиссера присущи лаконичная простота, ясность выразительных средств в сочетании с поэтическим изображением природы, особой ритмикой монтажа. Вне реализованном сценарии фильма о Степане Разине, позднее переработанном в роман «Я пришел дать вам волю» Шукшин попытался дать более широкий взгляд на проблемы, волнующие его народ и обратился к исследованию характера народного вождя, причин и следствий «русского бунта». Здесь Шукшин тоже сохранил острую социальную направленность, и многие прочитывали намек на возможный бунт против государственной власти. Не меньший резонанс вызвал и еще один, последний фильм Шукшина, поставленный по его же киноповести, вышедшей тремя годами раньше, - «Калина красная», в котором писатель рассказал трагическую историю бывшего преступника Егора Прокудина. В этой картине Шукшин сам сыграл главную роль, а его возлюбленную – Лидия Федосеева, его жена. Литературный талант, актерский дар и стремление жить по правде роднили Василия Шукшина с его другом Владимиром Высоцким. К сожалению, породнила их и ранняя смерть. Последней повестью и последним фильмом Шукшина стала «Калина красная» (1974г.). Он умер 2 октября 1974 года во время съемок фильма С. Бондарчука «Они сражались за Родину». Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.

В 1976 году за свою работу в кино Шукшин был удостоен Ленинской премии

III. Беседа по рассказам В. Шукшина.

- Какие рассказы В. Шукшина вы читали?

- Какие традиции продолжил в своем творчестве Шукшин?

В развитии жанра короткого рассказа был продолжателем традиций. Художественной целью изображения цепи комических эпизодов, происходящих с героем, являлось раскрытие его характера. Главными выразительными средствами становились, так же, как в чеховских произведениях, емкая эмоционально окрашенная деталь и драматизация повествования с использованием чужой речи в диалогах. Сюжет построен на воспроизведении кульминационных, «самых жгучих», долгожданных моментов, когда герою предоставляется возможность в полной мере проявить свою «особенность». Новаторство связано с обращением к особому типу – «чудикам», вызывающим неприятие окружающих своим стремлением жить в соответствии с собственными представлениями о добре, красоте, справедливости.

Человек в рассказах В. Шукшина часто не удовлетворен своей жизнью, он чувствует наступление всеобщей стандартизации , скучной обывательской усредненности и пытается выразить собственную индивидуальность, обычно несколько стандартными поступками. Таких шукшинских героев называют «чудиками».

- Какие «чудики» вам запомнились ?

Герой ранних рассказов Шукшина, повествующих о «случаях из жизни», - простой человек, вроде Пашки Холманского («Классный водитель»), странный, добрый, часто непутевый. Автор любуется самобытным человеком из народа, умеющим лихо работать, искренне и простодушно чувствовать. Макаров, рецензируя сборник «Там, вдали» (1968), писал о Шукшине: «Он хочет пробудить у читателя интерес к этим людям и их жизни, показать, как, в сущности, добр и хорош простой человек, живущий в обнимку с природой и физическим трудом, какая это притягательная жизнь, несравнимая с городской, в которой человек портится и черствеет».

Со временем образ героя усложняется, и отношение автора к героям несколько меняется – от любования до сопереживания, сомнения, философского размышления. Алеша Бесконвойный отвоевывает себе в колхозе право на нерабочую субботу, чтобы посвящать ее бане. Только в этот «банный» день он может принадлежать себе, может наедине с собой предаваться воспоминаниям, размышлениям, мечтам. В нем открывается умение замечать в малом, в заурядных подробностях быта красу бытия . Сам процесс постижения бытия составляет главную радость Алеши: «Вот за что и любил Алеша субботу: в субботу он так много размышлял, вспоминал, думал, как ни в какой другой день».

Поступки шукшинских героев часто оказываются чудачеством. Иногда оно бывает добрым и безобидным, вроде украшения детской коляски журавликами, цветочками, травкой-муравкой («Чудик») и никому, кроме самого героя, проблем не приносит. Иногда же чудачества отнюдь не безвредны. В сборнике «Характеры» впервые прозвучало предостережение писателя от странных, разрушительных возможностей, которые таятся в сильной натуре, не имеющей высокой цели.

«Упорный» изобретает на досуге вечный двигатель, другой герой на сбереженные, сэкономленные деньги покупает микроскоп и мечтает придумать средство против микробов, некоторые герои философствуют, пытаясь переплюнуть, «срезать» «городских». Желание «срезать», обхамить, унизить человека, чтобы возвыситься над ним («Срезал») – последствие неутоленного самолюбия, невежества, имеющего страшные последствия. Часто деревенские жители больше не видят смысла своего существования в работе на земле, как их предки, и либо уезжают в города, либо занимаются изобретением «вечных двигателей», писанием «рассказов» («Раскас»), либо, вернувшись после «отсидки», не знают, как теперь жить на воле.

Это не «Чудаки», далекие от реальности, живущие в идеальном мире, а именно «чудики», живущие в реальности, но стремящиеся к идеальному и не знающие, где его искать, куда девать накопившуюся в душе силу.

- О чем думают, размышляют шукшинские герои?

Героев Шукшина занимают «главные» вопросы: « Для чего, спрашивается, мне жизнь была дадена?” (“Один”), «Зачем дана была эта непосильная красота?» («Земляки»), «Что в ней за тайна, надо ее жалеть, например, или можно помирать спокойно – ничего тут такого особенного не осталось?» («Алеша Бесконвойный»). Часто герои находятся в состоянии внутреннего разлада: «Ну и что?- сердито думал Максим. – Также было сто лет назад. Что нового-то? И всегда так будет…А зачем?» («Верую»). Душа переполняется тревогой, болит оттого, что живо чувствует все вокруг, силится найти ответ. Матвей Рязанцев («Думы») называет это состояние «хворью», но хворью «желанной» – «без нее чего-то не хватает».

- В чем, по Шукшину, «мудрость жизни»?

Шукшин ищет источники мудрости в историческом и житейском опыте народа, в судьбах стариков. У старого шорника Антипа («Одни») вечную потребность в красоте не могут подавить ни голод, ни нужда. Председатель колхоза Матвей Рязанцев прожил достойную трудовую жизнь, но все сожалеет о каких-то непрочувствованных радостях и горестях («Думы»). Письмо старухи Кандауровой («Письмо») – итог большой крестьянской жизни, мудрое поучение: «Ну, работай, работай, а человек же не каменный. Да если его приласкать, он же в три раза больше сделает. Любая животина любит ласку, а человек – тем более». Трижды повторяется в письме одна мечта, одно желание: «Ты живи да радуйся, да других радуй», «Она мне дочь родная, у меня душа болит, мне тоже охота, чтоб она порадовалась на этом свете», «Я хоть порадываюсь на вас». Старуха Кандаурова учит умению чувствовать красоту жизни, умению радоваться и радовать других, учит душевной чуткости и ласке. Вот те высшие ценности, к которым она пришла через тяжелый опыт.

IV. Слово учителя.

Образ старухи Кандауровой – один из многих образов шукшинских матерей, воплощающих любовь, мудрость, самоотдачу, сливающихся в образ «земной божьей матери» («На кладбище»). Вспомним рассказ «Материнское сердце», в котором мать защищает перед всем миром своего непутевого сына, единственную ее отраду; рассказ «Ванька Тепляшин», где герой, попав в больницу, почувствовал себя одиноким, затосковал, и обрадовался, как ребенок, увидев мать: «Каково же было его удивление, радость, когда он в этом мире внизу вдруг увидел свою мать…Ах, родная ты, родная!». Это и голос самого автора, который всегда с огромной любовью, нежностью, благодарностью и в то же время с чувством какой-то вины пишет о Матери. Вспомним сцену свидания Егора Прокудина с матерью (если возможно, посмотреть кадры из фильма «Калина красная»). Мудрость старухи Кандауровой согласуется с простором и покоем в окружающем мире: «Вечерело. Где-то играли на гармошке…»; «Гармонь все играла, хорошо играла. И ей подпевал негромко незнакомый женский голос»; «Господи, - думала старуха, - хорошо, хорошо на земле, хорошо». Но состояние покоя в рассказах Шукшина неустойчиво и недолго, оно сменяется новыми тревогами, новыми размышлениями, новыми поисками гармонии, согласится с вечными законами жизни.

V. Анализ рассказов «Чудик» и «Миль пардон, мадам!»

Рассказ «Чудик! (1967).

- Каким мы видим главного героя рассказа?

Герой рассказа, названием которого стало его прозвище («Жена называла его «Чудик». Иногда ласково»), выделяется из своей среды. Прежде всего, « с ним постоянно что-нибудь случалось», он «то и дело влипал в какие-нибудь истории». Это не были общественно значимые поступки или авантюрные приключения. «Чуди» страдал от мелких происшествий, вызванных его собственными оплошностями.

- Приведите примеры таких происшествий и оплошностей.

Собираясь на Урал навестить семью брата, выронил деньги («…пятьдесят рублей, полмесяца работать надо») и, решив, что «хозяина бумажки нет», «легко, весело» пошутил для «этих, в очереди»: «Хорошо живете, граждане! У нас, например, такими бумажками не швыряются». После этого он не смог «пересилить себя», чтобы забрать «проклятую бумажку».

Желая «приятное сделать» невзлюбившей его снохе, Чудик разрисовал коляску маленького племянника так, что ее стало «не узнать». Она, не поняв «народного творчества», «расшумелась» так, что ему пришлось уехать домой. Помимо этого, с героем случаются и другие недоразумения (рассказ о «грубом, бестактном» поведении «пьяного дурака» из деревни за рекой, которому не поверил «интеллигентный товарищ»; поиск искусственной челюсти «лысого читателя» газеты в самолете, отчего у того даже лысина побагровела; попытка послать жене телеграмму, которую «строгой, сухой» телеграфистке пришлось полностью исправить), выявляющие несоответствие его представлений привычной логике.

- Как реагируют на его «выходки» окружающие?

Его стремление сделать жизнь «повеселее» наталкивается на непонимание окружающих. Иногда он «догадывается», что исход будет таким, как в истории со снохой. Зачастую «теряется», как в случае с соседом в самолете или с «интеллигентным товарищем» в поезде, - Чудик повторяет слова «женщины с крашенными губами», которой «поддакивал» мужчина в шляпе из районного города, но у него они почему-то выходят неубедительными. Его недовольство всегда обращается на самого себя («Он не хотел этого, страдал…», «Чудик, убитый своим ничтожеством…», «Да почему же я такой есть-то»), а не на жизнь, которую он не в силах переделать.

Все эти черты не имеют мотивировки, они присущи герою изначально, обуславливая своеобразие его личности. Напротив, профессия отображает внутреннее стремление вырваться из реальности («Он работал киномехаником в селе»), а мечты произвольны и несбыточны («Горы облаков внизу…упасть в них, в облака, как в вату»). В прозвище героя выявляется не только его «чудачество», но и желание чуда. В этой связи заостряется характеристика действительности как тусклой, злой обыденности («сноха…спросила зло…», «Не понимаю; зачем они стали злые?»).

В соотношении с внешним миром выстраивается ряд антитез, в которых на стороне героя (в противоположность «досадным происшествиям», от которых «горько», «больно», «страшно») оказываются признаки чистой, простодушной, творческой натуры «сельского жителя». «За живое» Чудика задевают сомнения в том, что «в деревне-то люди лучше, незанозистее», «один воздух чего стоит!.. до того свежий да запашистый, травами разными пахнет, цветами разными…», что там «теплая…земля» и свобода. От которой его «дрожащий», «тихий» голос звучит «громко».

- Почему имя главного героя мы узнаем только в конце рассказа?

Обрисовка индивидуальности героя сочетается с авторским стремлением к обобщению: его прозвище не случайно (имя и возраст называются напоследок как незначительная характеристика: «Звали его – . Было ему тридцать девять лет от роду»): в нем выражено своеобразие народных представлений о личности. «Чудик» – вариация «дурацкой» сущности национальной натуры, созданная с использованием комических элементов.

Рассказ «Миль пардон, мадам!» (1968).

- Каков жанр этого рассказа ?

По жанру это рассказ в рассказе.

- Каков главный герой рассказа ?

Характер главного героя полон несоответствий. Даже его имя Бронислав, «с похмелья» придуманное местным попом, противоречит простой русской фамилии Пупков. Потомок казаков, что «крепость Бий-Катунск рубили», он, и «крепкий», и «ладно скроенный мужик», «стрелок…редкий», но эти качества не находят применения в жизни. На войне ему не пришлось проявить их в сражениях, так как он «на фронте санитаром был». В обыденной реальности необыкновенная натура героя сказывается в том, что он «много скандалил», дрался «нешуточно», «носился по деревне на своем оглушительном мотопеде» и пропадал с «городскими» в тайге – был «мастак по этим делам», «охотник… умный и удачливый». На взгляд окружающих, эти противоречия «странные», дурацкие, смешные («Как в армии перекличка – так смех», «Смеются, в глаза смеются…»). Сам он тоже обычно «хохмит», «скоморошничает» перед людьми, да и в душе «зла ни на кого не таит», живет «легко». Невиданная в этом «голубоглазом, улыбчивом» мужике внутренняя «трагедия» становится очевидной только из его собственного рассказа, своеобразной исповеди, в которой желаемое выдается за действительно бывшее.

- О чем рассказ Пупкова и как его воспринимают слушатели?

– явная выдумка, что очевидно и для односельчан («Его…несколько раз вызывали в сельсовет, совестили, грозили принять меры…»), и для случайных слушателей («Вы серьезно?…Да ну, ерунда какая-то…»). Да и сам он, в очередной раз «под банкой» рассказав придуманную им историю, после этого «тяжело переживал, страдал, злился, чувствовал себя «виноватым». Но каждый раз это становилось «праздником», событием, которого он «ждал с великим нетерпением», от чего «с утра сладко ныло под сердцем». Случай, о котором повествует Бронька Пупков (покушение на Гитлера, где он играл главную роль), подтвержден достоверными подробностями (встреча с генерал-майором в палате «лазарета», куда герой «принес одного тяжелого лейтенанта», «подписка» о неразглашении сведений о «спецвыучке»), психологической конкретикой (ненависть к «лисьей мордочке» Гитлера; ответственность за «Далекую Родину»). Не обходится и без фантастических деталей (два ординарца», «один-в звании старшины»; «житуха» на «спецвыучке» со спиртом и «портвейным»; обращение к Гитлеру «на чистом немецком языке »), что напоминает вранье Хлестакова – героя «Ревизора» .

- С какой целью, на ваш взгляд, Бронька снова и снова рассказывает свою небылицу?

Сочиненная им небылица – это «искажение» реальности. В действительности у него, потомка сибирских казаков, ставшего не героем, а жертвой истории, жалкая участь: пьянство, драки, ругань «некрасивой, толстогубой» жены, проработки в сельсовете, «странные» улыбки односельчан по поводу его фантазий. И все же «торжественный», «самый жгучий» момент рассказа про «покушение» наступает снова, и на несколько минут он погружается

в «желанную» атмосферу подвига, «дел», а не «делишек». Тогда и его обычное присловье, ставшее названием рассказа, обретает иной смысл, заключая в себе иронию по отношению к обыденности, которой оказывается не под силу изменить внутреннее содержание личности.

МУНИЦИПАЛЬНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ГИМНАЗИЯ

Читательская конференция в 9 классах .

«Деревенская проза»: истоки, проблемы, герои.

Герои.

Подготовили и провели:

ученики 9 -10 классов: Кочарян Ольга, Кушнерюк Мария, Мельниченко Александр, Брухаль Инга.

В.М. Шукшин

Название: Миль пардон, мадам

Жанр: Рассказ

Продолжительность: 10мин 41сек

Аннотация:

Бронислав Пупков (Бронька) ладный мужик, лет 50, бывший фронтовик.
Бронька хорошо знает окрестные места, поэтому его часто просят охотники из города сопровождать их на охоту. И это для Броньки самое отрадное время. Он любил рассказывать городским разные охотничьи истории. А в самый последний день всегда рассказывал свою любимую историю.
Был он на войне санитаром. А дальше Бронька вдохновенно сочинял, как однажды генерал, лечившийся у них в госпитале, дал ему задание убить Гитлера. Бронька пересек
линию фронта, попал в бункер, где был Гитлер. И стрелял в Гитлера, но промахнулся.
В деревне все уже знают, что каждой группе охотников Бронька рассказывает историю про покушение. Все смеются над ним, в том числе и жена. Бронька защищается и даже грозится изувечить, добавляя при угрозах свое любимое выражение «миль пардон».

В.М. Шукшин — Миль пардон, мадам. Прослушать краткое содержание в аудио онлайн.

Василий Шукшин

Миль пардон, мадам!

Когда городские приезжают в эти края поохотиться и спрашивают в деревне, кто бы мог походить с ними, показать места, им говорят:

– А вон Бронька Пупков… он у нас мастак по этим делам. С ним не соскучитесь. – И как-то странно улыбаются.

Бронька (Бронислав) Пупков, еще крепкий, ладно скроенный мужик, голубоглазый, улыбчивый, легкий на ногу и на слово. Ему за пятьдесят, он был на фронте, но покалеченная правая рука – отстрелено два пальца – не с фронта: парнем еще был на охоте, захотел пить (зимнее время), начал долбить прикладом лед у берега. Ружье держал за ствол, два пальца закрывали дуло. Затвор берданки был на предохранителе, сорвался – и один палец отлетел напрочь, другой болтался на коже. Бронька сам оторвал его. Оба пальца – указательный и средний – принес и схоронил в огороде. И даже сказал такие слова:

– Дорогие мои пальчики, спите спокойно до светлого утра.

Хотел крест поставить, отец не дал.

Бронька много скандалил на своем веку, дрался, его часто и нешуточно бивали, он отлеживался, вставал и опять носился по деревне на своем оглушительном мотопеде ("педике") – зла ни на кого не таил. Легко жил.

Бронька ждал городских охотников, как праздника. И когда они приходили, он был готов – хоть на неделю, хоть на месяц. Места здешние он знал как свои восемь пальцев, охотник был умный и удачливый.

Городские не скупились на водку, иногда давали деньжат, а если не давали, то и так ничего.

– На сколь? – деловито спрашивал Бронька.

– Дня на три.

– Все будет как в аптеке. Отдохнете, успокоите нервы.

Ходили дня по три, по четыре, по неделе. Было хорошо. Городские люди – уважительные, с ними не манило подраться, даже когда выпивали. Он любил рассказывать им всякие охотничьи истории.

В самый последний день, когда справляли отвальную, Бронька приступал к главному своему рассказу.

Этого дня он тоже ждал с великим нетерпением, изо всех сил крепился… И когда он наступал, желанный, с утра сладко ныло под сердцем, и Бронька торжественно молчал.

– Что это с вами? – спрашивали.

– Так, – отвечал он. – Где будем отвальную соображать? На бережку?

– Можно на бережку.

…Ближе к вечеру выбирали уютное местечко на берегу красивой стремительной реки, раскладывали костерок. Пока варилась щерба из чебачков, пропускали по первой, беседовали.

Бронька, опрокинув два алюминиевых стаканчика, закуривал…

– На фронте приходилось бывать? – интересовался он как бы между прочим. Люди старше сорока почти все были на фронте, но он спрашивал и молодых: ему надо было начинать рассказ.

– Это с фронта у вас? – в свою очередь, спрашивали его, имея в виду раненую руку.

– Нет. Я на фронте санитаром был. Да… Дела-делишки… – Бронька долго молчал. – Насчет покушения на Гитлера не слышали?

– Слышали.

– Не про то. Это когда его свои же генералы хотели кокнуть?

– Нет. Про другое.

– А какое еще? Разве еще было?

– Было. – Бронька подставлял свой алюминиевый стаканчик под бутылку. – Прошу плеснуть. – Выпивал. – Было, дорогие товарищи, было. Кха! Вот настолько пуля от головы прошла. – Бронька показывал кончик мизинца.

– Когда это было?

– Двадцать пятого июля тыща девятьсот сорок третьего года. – Бронька опять надолго задумался, точно вспоминал свое собственное, далекое и дорогое.

– А кто стрелял?

Бронька не слышал вопроса, курил, смотрел на огонь.

– Где покушение-то было?

Бронька молчал.

Люди удивленно переглядывались.

– Я стрелял, – вдруг говорил он. Говорил негромко, еще некоторое время смотрел на огонь, потом поднимал глаза… И смотрел, точно хотел сказать: "Удивительно? Мне самому удивительно". И как-то грустно усмехался.

Обычно долго молчали, глядели на Броньку. Он курил, подкидывал палочкой отскочившие угольки в костер… Вот этот-то момент и есть самый жгучий. Точно стакан чистейшего спирта пошел гулять в крови.

– Вы серьезно?

– А как вы думаете? Что, я не знаю, что бывает за искажение истории? Знаю. Знаю, дорогие товарищи.

– Да ну, ерунда какая-то…

– Где стреляли-то? Как?

– Из браунинга. Вот так: нажал пальчиком – и пук! – Бронька смотрел серьезно и грустно – что люди такие недоверчивые. Он же уже не хохмил, не скоморошничал.

Недоверчивые люди терялись.

– А почему об этом никто не знает?

– Пройдет еще сто лет, и тогда много будет покрыто мраком. Поняли? А то вы не знаете… В этом-то вся трагедия, что много героев остаются под сукном.

– Это что-то смахивает на…

– Погоди. Как это было?

Бронька знал, что все равно захотят послушать.

– Разболтаете ведь? Опять замешательство.

– Не разболтаем…

– Честное партийное?

– Да не разболтаем! Рассказывайте.

– Нет, честное партийное? А то у нас в деревне народ знаете какой… Пойдут трепать языком.

– Да все будет в порядке! – Людям уже не терпелось послушать. – Рассказывайте.

– Прошу плеснуть. – Бронька опять подставлял стаканчик.

Он выглядел совершенно трезвым.

– Было это, как я уже сказал, двадцать пятого июля сорок третьего года. Кха! Мы наступали. Когда наступают, санитарам больше работы. Я в тот день приволок в лазарет человек двенадцать– Принес одного тяжелого лейтенанта, положил в палату… А в палате был какой-то генерал. Генерал-майор. Рана у него была небольшая – в ногу задело, выше колена. Ему как раз перевязку делали. Увидел меня тот генерал и говорит: "Погоди-ка, санитар, не уходи". Ну, думаю, куда-нибудь надо ехать, хочет, чтоб я его поддерживал. Жду. С генералами жизнь намного интересней: сразу вся обстановка как на ладони.

Люди внимательно слушают. Постреливает, попыхивает веселый огонек; сумерки крадутся из леса, наползают на воду, но середина реки, самая быстрина, еще блестит, сверкает, точно огромная длинная рыбина несется серединой реки, играя в сумраке серебристым телом своим.

– Ну, перевязали генерала… Доктор ему: "Вам надо полежать!" – "Да пошел ты!" – отвечает генерал. Это мы докторов-то тогда боялись, а генералы-то их не очень. Сели мы с генералом в машину, едем куда-то. Генерал меня расспрашивает: откуда я родом? Где работал? Сколько классов образования? Я подробно все объясняю: родом оттуда-то (я здесь родился), работал, мол, в колхозе, но больше охотничал. "Это хорошо, – говорит генерал. – Стреляешь метко?" Да, говорю, чтоб зря не трепаться: на пятьдесят шагов свечку из винта погашу. А вот насчет классов, мол, не густо: отец сызмальства начал по тайге с собой таскать. Ну ничего, говорит, там высшего образования не потребуется. А вот если, говорит, ты нам погасишь одну зловредную свечку, которая раздула мировой пожар, то Родина тебя не забудет. Тонкий намек на толстые обстоятельства. Поняли?.. Но я пока не догадываюсь.

Приезжаем в большую землянку. Генерал всех выгнал, а сам все меня расспрашивает. За границей, спрашивает, никого родных нету? Откуда, мол! Вековечные сибирские. Мы от казаков происходим, которые тут недалеко Бий-Катунск рубили, крепость. Это еще при царе Петре было. Оттуда мы и пошли, почесть вся деревня…

"Откуда у вас такое имя – Бронислав?"

"Поп с похмелья придумал. Я его, мерина гривастого, разок стукнул за это, когда сопровождал в ГПУ в тридцать третьем году…"

"Где это? Куда сопровождали?"

"А в город. Мы его взяли, а вести некому. Давай, говорят, Бронька, у тебя на него зуб – веди".

"А почему, хорошее ведь имя?"

"К такому имю надо фамилию подходящую. А я – Бронислав Пупков. Как в армии перекличка, так – смех. А вон у нас Ванька Пупков – хоть бы што".

– Генерал расспрашивает…

– Да. Ну расспросил все, потом говорит: "Партия и правительство поручают" вам, товарищ Пупков, очень ответственное задание. Сюда, на передовую, приехал инкогнито Гитлер. У нас есть шанс хлопнуть его. Мы, говорит, взяли одного гада, который был послан к нам со специальным заданием. Задание-то он выполнил, но сам влопался. А должен был здесь перейти линию фронта и вручить очень важные документы самому Гитлеру. Лично. А Гитлер и вся его шантрапа знают того человека в лицо".

– А при чем тут вы?

– Кто с перебивом, тому – с перевивом. Прошу плеснуть. Кха! Поясняю: я похож на того гада как две капли воды. Ну и начинается житуха, братцы мои! – Бронька предается воспоминаниям с таким сладострастием, с таким затаенным азартом, что слушатели тоже невольно испытывают приятное, исключительное чувство. Улыбаются. Налаживается некий тихий восторг. – Поместили меня в отдельной комнате тут же при госпитале, приставили двух ординарцев… Один – в звании старшины, а я – рядовой. "Ну-ка, говорю, товарищ старшина, подай-ка мне сапоги". Подает. Приказ – ничего не сделаешь, слушается. А меня тем временем готовят. Я прохожу выучку…

– Спецвыучку. Об этом я пока не могу распространяться, подписку давал. По истечении пятьдесят лет – можно. Прошло только… – Бронька шевелил губами – считал. – Прошло двадцать пять. Но это само собой. Житуха продолжается! Утром поднимаюсь – завтрак: на первое, на второе, третье. Ординарец принесет какого-нибудь вшивого портвейного, я его кэк шугану!.. Он несет спирт – его в госпитале навалом. Сам беру разбавляю как хочу, а портвейный – ему. Так проходит неделя. Думаю, сколько же это будет продолжаться? Ну, вызывает наконец генерал: "Как, товарищ Пупков?" Готов, говорю, к выполнению задания! Давай, говорит. С богом, говорит. Ждем тебя оттуда Героем Советского Союза. Только не промахнись! Я говорю: если я промахнусь, я буду последний предатель и враг народа! Или, говорю, лягу рядом с Гитлером, или вы выручите Героя Советского Союза Пупкова Бронислава Ивановича. А дело в том, что намечалось наше грандиозное наступление. Вот так, с флангов, шла пехота, а спереди – мощный лобовой удар танками.

«Миль пардон, мадам» (1967)

Композиционно это рассказ в рассказе. Как и большинство рассказов Шукшина, это произведение начинается сразу с лаконичной авторской характеристики главного героя: Бронька (Бронислав) Пупков, еще крепкий, ладно скроенный мужик, голубоглазый, улыбчивый, легкий на ногу и на слово. Ему за пятьдесят, он был на фронте….

Далее идет краткое описание его судьбы. Его изысканное имя Бронислав, с похмелья придуманное местным попом, противоречит простой и смешной русской фамилии Пупков. Бронька умный и удачливый охотник, меткий стрелок. На охоте по дурости лишился двух пальцев, поэтому на фронте был не снайпером, а санитаром.

В обыденной жизни Бронька — скандалист. Его часто бивали, но он отлеживался и носился по деревне на своем мопеде. Он жил легко, никому не завидуя и не тая зла. Была у Пупков а и еще одна слабость: когда приезжали городские охотники, он сопровождал их, показывал лучшие места и в последний день обязательно рассказывал им свою необыкновенную историю.

После авторской характеристики, представления героя следует рассказ самого Броньки о том, как он стрелял в Гитлера. Его история — явная выдумка, что очевидно всем. Но каждый раз эта выдуманная история становилась для Броньки событием, праздником, которого он ждал с великим нетерпением, от чего с утра сладко ныло под сердцем.

История Пупкова о неудавшемся покушении на Гитлера очень талантлива и по-своему красива, в ней много юмористических моментов. Бронька сообщает, что легкораненый генерал приказывает ему «прихлопнуть» Гитлера, который будто бы инкогнито приехал на передовую.

Пупков должен явиться к Гитлеру с пакетом, в котором спрятан браунинг, и выстрелить в упор. В рассказе много фантастического. Автор как бы со стороны наблюдает за поведением своего героя во время рассказа и порой любуется им, порой иронизирует над ним, иногда сдержанно комментирует его поведение.

Например, в середине рассказа дан следующий комментарий: «Прошу плеснуть. Бронька опять подставлял стаканчик. Он выглядел совершенно трезвым».

Или перед кульминационным моментом: «Глаза Броньки сухо горят, как угольки, поблескивают. Он даже алюминиевый стаканчик не подставляет — забыл. Блики огня играют на его суховатом правильном лице — он красив и нервен… » Вдохновенно, творчески рассказывает свою историю Бронька, и автор это подмечает: «Бронька весь напрягся, голос его рвется, то срывается на свистящий шепот, то неприятно, мучительно взвизгивает. Он говорит неровно, часто останавливается, рвет себя на полуслове, глотает слюну … »

И конец рассказа автор сопровождает комментарием: «Бронька роняет голову на грудь, долго молча плачет, оскалился, скрипит здоровыми зубами, мотает безутешно головой.
Поднимает голову — лицо в слезах. И опять тихо, очень тихо, с ужасом говорит: «Я промахнулся».

Слушатели молчат, так как состояние Броньки так сильно действует, удивляет, что говорить что-нибудь нехорошо. После этого Бронъка выпивает очередную чарку, уходит к воде и сидит на берегу один, измученный пережитым волнением, вздыхая и кашляя, отказываясь от ухи.

Бронька как будто еще раз побывал на войне, снова пережил свое прошлое. И умом он понимает, что нет его вины в том, что был-то он всего лишь санитаром, ведь он честно выполнял свою работу. Но сердце никаких доводов не признает.

До предела обостренная совестливость, неутомимая жажда справедливости — вот причины возникновения этой невероятной истории про покушение на Гитлера. Бронька — талантливый рассказчик и прирожденный артист. А странная история — это принародное покаяние, выплеснувшаяся наружу сердечная мука, исповедь, казнь самого себя.

Только поведав свою историю, получает герой рассказа некоторое душевное облегчение. Пафос же этой человеческой исповеди, вопля души глубоко трагичен. Вся история про покушение сложилась в сознании Броньки под влиянием плохих приключенческих фильмов единственно для. того, чтобы, рассказывая, можно было каяться, бить себя в грудь, плакать, не опасаясь при этом, что слушать его не станут.

Шукшин не осуждает и не оправдывает своего героя, он делает всевозможное для того, чтобы читатель понял его. Писатель видел в этом рассказе большой общечеловеческий смысл.

Сам автор так комментировал поведение своего героя в интервью, данного по поводу фильма «Странные люди», снятого по рассказу «Миль пардон, мадам»: «Я хотел сказать в этом фильме, что душа человеческая мечется и тоскует, если она не возликовала никогда, не вскрикнула в восторге, толкнув нас на подвиг, если не жила никогда полной жизнью, не любила, не горела».

Конец рассказа довольно печален. Окружающие, односельчане не понимают главного героя, смеются и издеваются над его чудачеством.

Толстая некрасивая жена набрасывается на Броньку с оскорблениями и, хлопнув дверью, уходит прочь жаловаться на своего «лесного скота». Даже власти обеспокоены поведением и россказнями Броньки. Его несколько раз вызывали в сельсовет, «совестили, грозили принять меры».

Автор показывает, что и сам Бронъка стыдится своей слабости, мается, переживает и заглушает стыд водкой. И вот уже в последний раз звучит нелепая, Бог весть откуда взявшаяся присказка: «Миль пардон, мадам!» (Ради бога, извините, сударыня), которая к концу повествования приобретает уже иной смысл.

Это изречение заключает в себе иронию, насмешку, но уже не над чудиком Бронькой, а над обывательским, стереотипным мышлением, которому не под силу понять причины этого чудачества.