Кое-что о Еруслане Лазаревиче

(Дополнительный аргумент к моему исследованию русской истории)

Источником моих исследований-рассуждений является «Повесть о Еруслане Лазаревиче» («Библиотека русской фантастики» в 20 т., т.2, «Советская Россия», М., 1990). Повесть эта очень древняя, еще Арина Родионовна рассказывала ее Пушкину, у которого Еруслан Лазаревич – типичный бессовестный казак-разбойник превратился в пылкого и стеснительного героя-любовника Руслана. Эта повесть записана старинным слогом, я ее передам в современной интерпретации, прерывая там, где мне нужно, комментариями.

Итак, у царя Картауса был дядя, князь Лазарь, у Лазаря – сын Еруслан, богатырь. Отпросился Еруслан у отца «погулять», а то дома как кого за что схватит, так оторвет или сломает. В общем, тяжело было сородичам и ровесникам от такого соотечественника. Надоел он всем как горькая редька. Прерву на этом сказку и выскажу некоторые соображения. Имена Картаус и Еруслан какие-то нерусские в русской сказке. Происходят сии события даже и не в тридевятом царстве, а вообще неизвестно где, что не совсем соответствует русским канонам сказочным. Картауса, конечно, в БСЭ нет, зато есть поселок Карталы в Челябинской области, в 150 километрах к востоку от Магнитогорска, расположен на реке Карталы-Аят. Это Южный Урал. По реке Урал (старое название Яик) от Карталы можно добраться до соленых озер Эльтон и Баскунчак, древнейшего источника самой чистой в мире поваренной соли, охраняемой Хазарским каганатом. А в Хазарском каганате самый главный культ – культ соли, и даже ножи и зеркала делали из нее (Смотри «Хазарский словарь» Павича). Но этого недостаточно, чтобы отождествить царя Картауса с поселком и рекой.

Из БСЭ: Еруслан – река в Саратовской и Волгоградской областях, левый приток Волги, берет начало на юго-западе возвышенности Общий Сырт, летом местами пересыхает. Из книги И. П. Магидовича, В. И. Магидовича «Очерки по истории географических открытий» в 5 т., т. 4, М., «Просвещение», 1985: «В 1891 – 1893 гг. С. Никитин исследовал междуречье Волги и Урала, установил, что возвышенность Общий Сырт распадается на ряд сравнительно высоких плоских увалов, пересеченных широкими, неясно выраженными долинами рек Большого и Малого Узеня, Еруслана и их притоков. Никитин обнаружил, что равнина ниже уровня океана имеет очень ограниченные размеры. На западе к ней относится только узкая полоса собственно Волжской долины и котловины озер Эльтон и Баскунчак. Здешние реки, даже самые крупные, летом обыкновенно прекращают течение вовсе, распадаясь на отдельные замкнутые котловины».

Таким образом, река Карталы и река Еруслан, вместе взятые, не могут быть простым совпадением с «русской» сказкой, которая поэтому и не является чисто русской. Неустойчивая сплошность рек в течение года – тоже немалая подробность. В те сказочные времена река – единственная дорога, и если эта дорога непостоянна, то и два «царства», связанные этой рекой, можно рассматривать как временно разделенные Гималаями. Сходить «погулять» в другое царство – непростая задача, в летнюю жару письма могут не дойти. Другое соображение состоит в том, что сюжет русскими заимствован, притом тогда, когда еще не было письменности. Разве Еруслан и какой-нибудь скандинавский или исландский богатырь не два сапога – пара? Там же точно такие же богатыри, разнузданные, удалые до жестокости, почти звери дикие в своем эпическом «имидже». Кроме того, в дяди Картаусу затесался Лазарь с библейским именем, редким у русских, но частым у евреев. И тут чувствуется связь уральской Карталы и Кавказа (Картлийское царство, Карталийский (Картлийский) хребет, Картли, картлинцы, то есть все, что касается восточной Грузии). А центр этой связи – все тот же Эльтон и Баскунчак. Другой соли на Кавказе нет, а иранская соль – у вечных врагов. И не одна связь здесь, а целых две. На второй связи, еврейской, я подробно останавливался в своей книге про русскую историю на основе знаний, почерпнутых про хазар у того же Павича. Однако продолжу пересказ сказки.

Приехал Еруслан к морю (надо полагать, к Каспийскому), встретил там старика. Старик сказался слугой его отца, стережет лошадей, и раз в год ездит к Лазарю за жалованием. Вот как он отрекомендовался: «По имени меня зовут Ивашка Сивый конь, Алогти-Гирей, гораздой стрелец, сильный борец, в полку богатырь». Еруслан же ему: «Я сюда зашел волею: похотел в поле казаковать, и горести принять, и желание получить». Остановлюсь снова. Тут такой бурелом сведений, какого и в сибирской тайге не найдешь. Что касается «жаловаья», за которым раз в год ездит «старик-слуга», то, по-моему, это никакое не жалованье, а дань или налог по-современному, представленный «красиво» для картаусова царства уральского. Далее, обратите внимание на многочисленные имена «старика на жалованье»: Ивашка Сивый конь. По-русски Ивашка звучит уменьшительно-пренебрежительно, а «фамилия» Сивый конь показывает, что был конь, да сплыл: седой стал разбойник, до смерти недалеко. Это имя для русских, которым, недолюбливать этого Коня на роду написано. Второе имя Алогти-Гирей – дань уважения татарам волжским, а, может быть и крымским, оно без комментариев, их высосать не из чего. Далее следуют имя не собственное, но очень информативное – гораздой, то есть здоровенный, могучий стрелец. Но стрельцы-то были только у русских, произошли от стрелков из лука. Хотя сами стрелки из лука были у любого народа. Значит, раньше, когда был еще не «сивый» – хорош был разбойник, «сильный борец». А вот словосочетание «в полку богатырь» – чисто русское по семантике, хотя сегодня и не совсем понятное, мало оно несет ныне информации. Мы ведь знаем, что полк – это воинское соединение, а богатырь – само понятно – чрезмерно сильный воин. Получается, что в данном воинском соединении Ивашка – здоровенный солдат. Посмотрим, однако, Словарь Даля. «Полк – военный стан, лагерь, обоз, становище, табор, стоянка, толпа, орда, ватага, поход, боевой порядок, пря (распря), бой, сражение». Видите, «как много в этом звуке для сердца русского слилось»? «Полкать – (сибирск.) шататься, слоняться, таскаться, рыскать туда и сюда, бездельничая (не от этого ли полк, начально: бродячая толпа, ватага? – примечание Даля). Поле – ровное открытое место, без деревьев и кустов, а не только посевное поле. Очень много слов от поля в первом значении. Поэтому полкать – это мотаться по открытому месту». Поэтому этот Ивашка – знаменитый вор и бандит, в общем, предводитель одной из ватаг казаков-разбойников. Это подтверждает и слово богатырь, ведь богатырь по Далю – не только богатырь силой, но и богатырь богатством (богатель), в том числе и животами (людьми). В целом же этот абзац можно кратко резюмировать так. В образе Ивашки нам представлено многонациональное движение казаков-разбойников, включая сюда и будущих чеченцев вместе с их природными евреями, промышлявших разбоем на Великом волжском торговом и соляном пути в Хазарском каганате, у половцев, и даже у печенегов, у которых были распространены званья князья и великие князья.

Продолжаю сказку. После Ивашки Еруслан встретил рать побитую (трупы на поле боя), только один живой. Говорит этот живой: «Рать побитая царя Феодула, а побил ее князь Иван, русский богатырь, который хочет жениться на царевне Кондурии, феодуловой дочери». Делать нечего, Еруслан пошел искать Ивана, заметьте, не прежнего Ивашку, а другого, князя. Естественно, нашел, куда ему деваться от реки Волги? По обе стороны от нее через 20 метров – жара и пить хочется. Тут Еруслан сперва побил этого русского богатыря-князя, а потом побратался с ним. А Иван-князь вновь побил новое войско Феодулово, самого Феодула убил, а сам женился на его дочери Кондурии.

И снова остановлюсь. Очень уж много информации в этом маленьком абзаце сказки. На Феодула и его дочку не буду обращать вашего внимания, это, наверное, один из двух одновременных царей хазарских, или еврей, или местный (смотрите Павича). Для наглядности уместно вспомнить современных хоть бандитов, хоть олигархов. Они же тоже то дерутся, то братаются, а потом опять друг другу изменяют и вновь дерутся. Вот так же и в Хазарском каганате было на Волге, куда стекались и татары, и чуваши, и русские, и кавказцы. Во-первых, грабить, а, во-вторых, дань собирать с транзита соли. Выгодное было место. Помните про поход Стеньки Разина, вашего любимца, казака-разбойника? И заметили ли, что как в русских, так и иноземных сказках, почти всегда богатыри женились на принцессах через убийство их отцов? Да и в современном фильме про сицилийскую мафию, очень любимом вами накануне развала СССР, там тоже сперва убивает мафиози папу, а потом женится на его дочке. Как говорится, сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам – урок.

И заметили ли вы, что промелькнуло уже два русских персонажа, но один из них Ивашка, а другой – Иван? Притом Ивашка не слабее Ивана, Ивана-то еще вон как расчехвостил Еруслан. Дело тут в том, что русские князья не брезговали разбоем, такие как Шуйские, но были и безродные Романовы, ставшие царями. Подробнее об этом у меня в других работах. Да и у одних – Стенька Разин, а у других – Степан Тимофеевич. В общем, разбоем не брезговали ни богатые и знатные, ни бедные и смердящие. Их только по суффиксу и отличали. Кроме того, ясно, что сам Еруслан – не русский, хотя из него впоследствии и получился у Пушкина русский богатырь. Если был бы русский – то не заострялось бы внимание на то, что противник его – русский.

И еще одно замечание. Очень уж кратко звучит в сказке целая эпопея о федуловом царстве, его двух войнах, встрече Еруслана с Иваном-князем, их битва, затем – дружба, да еще и сама женитьба Ивана, наконец-то состоявшаяся. Да из сведений этой одной фразы можно три романа написать, если не все пять романов. Поэтому, мне кажется, что это простое перечисление крупных исторических событий для того, чтобы их просто не забыть, они как узелки на память: только события и их последовательность. А сами события, дескать, каждому известны и каждый их самостоятельно вспомнит. Так именно должен поступать народ, не имеющий письменности, и желающий сохранить в своей коллективной памяти свою историю. Но, как видите, это несбыточные надежды. Получилось как об Атлантиде, слышал, как говорится, звон, но не знает, где он.

Еруслан же решил идти в Индейское царство (надо полагать в Индийское, ведь индейское – за океаном), к царю Далмату, чтобы встретиться в поединке с его богатырем Ивашко, Белой Епанчой (епанча – верхняя одежда, широкий плащ без рукавов, накидка). Но сначала он решил побывать дома, встретиться со своим батюшкой. А на родине его оказался в то время князь Данило Белой, стоит с 90-тысячным войском и хочет родину его покорить. Данило же Белой – по сказке татарин, и войско его – татарское. В общем, побил Еруслан войско татарское, а самого князя татарского по имени Данила Белой в плен взял. Взять-то взял, да отпустил восвояси, правда, клятву с него взяв не ходить больше сюда, на царя Картауса, чьим подданным числился Еруслан. А царь Картаус, в свою очередь, винится перед Ерусланом: «Виноват я, Еруслан Лазаревич, пред тобой, что велел тебя из царства выгнать». Хотя в предыдущем месте сказки не сказано, что Картаус выгонял Еруслана, Еруслан сам пошел «гулять», у отца своего при этом отпросившись. Но Еруслану ничего от Картауса не надо, даже извинения. Поехал опять казаковать, надо полагать, в Индейское царство, хотя прямо здесь об Индейском царстве в сказке не говорится, просто – казаковать. Или забыл, что собирался в Индейское царство, или планы изменились.

Проанализирую. Снова сплошная белиберда. Индейское царство, надо полагать, вовсе и не Индий­ское, а скорее наподобие Иранского, то есть Персидского, или даже еще ближе – что-то северокавказское. Туда и Разин ходил «за зипунами». И именно не завоевывать его, а пограбить, то есть «встретиться с их бо­гатырем на околице». И белая епанча тут подходит, а вот имя Ивашко – совершенно не подходит, ни одного Ивашки в Иране нет, и не было. Может быть, даже и сходил, да получил пинка, а, может быть, даже и не дошел, а просто подрался с каким-то русским бандитом на пути. И к батюшке в картраусово царство вовсе не на свидание пошел, а раны залечивать. Так тоже неоднократно бывало. Но разве в сказке расскажешь та­кое? На то она и сказка, надо делать «красиво». Далее Белая Епанча начинает у меня путаться в голове с Да­нилой Белым, который стоял у стен, и не брал Картаусово царство, все Еруслана дожидался. Притом, какой же татарин может быть Данилой, да еще и Белым? Ведь Картаусово царство, как я показал выше, и есть на юге Челябинской области, где отродясь русских в те поры не было. Хотя и татары могли прийти в Челя­бинск с запада, но начальник их не был бы ни Данилой, ни Белым. В это Ерусланово сказание вклинились совершенно другие силы, ничего общего с Ерусланом не имеющие, зато имеющие отношение к речке Ерус­лан, которая как раз где-то здесь впадает в Волгу. Вот поэтому-то и получилась белиберда, может, человека перепутали с речкой. Все остальное, кроме слов Картрауса, и 90-тысячное войско, и Данило, и татары, и прочее, все это было на самом деле, только не имело никакого отношения к герою нашему Еруслану. Вот поэтому никто не поверит, что поэмы Гомера не то 400 лет, не то 600, передавали из уст в уста, не имея письменности, и не забыли, не перепутали ни одной рифмы. А тут спутали человека с речкой, и продолжают пересказывать, как ни в чем не бывало, не стесняются. Сказка же. Автора нет. Формульно: На речке, которая иногда даже не течет, такие дела разворачивались, и из-за соли, и из-за разбоя, что народ никак ничего не смог забыть, только перепутал изрядно за столько-то лет. И выглядело все это точно так же как нынешние бандитские разборки в Москве за сферы влияния. И в плен брать, а потом отпускать под честное слово на все четыре стороны, в те времена тоже было очень распространенное правило, глупое в наши дни. Почи­тайте Карамзина, если не верите, там эти ферты выкидывают князья то и дело. Правда, про казаков-разбой­ников ни слова, царями все-таки стали.

Побив татарина Данилу Белого и забыв побить Ивашку Белую Епанчу, Еруслан ехал – ехал, на шатер наехал, а там три сестры-девицы. (Замечу в скобках, что три девицы просто так не могли в чистом поле образоваться). Одна из них, Прондора, понравилась Еруслану, но отвергла его, сообщив, что есть у нее защитник, уже упомянутый Ивашко Белая Епанча. Еруслан обиделся и снес ей голову саблей. А в свою постель взял вторую сестру, Мендору. Но тоже ей голову саблей снес, правда, утром. Уж слишком высоко она ставила по подвигам того самого Белую Епанчу. Участь третьей сестры, Легии, была получше: оставил ее жить за то, что она сказала: «Я разве красна (красива) и хороша? Когда я была у отца своего во царстве (надо полагать в Индии, вернее в Иране), тогда я была красна и хороша, а ныне – только полоняшное (пленное) тело. А есть во граде Дербие, у царя Варфоломея, царевна Настасья, и та вдесятеро меня краше». Наехал Еруслан на Ивашко Белую Епанчу где-то в окрестностях упомянутого шатра и убил его, а затем направился к его царю «индейскому», Далмату устраиваться на службу, надо полагать, взамен убитого им богатыря. Далмат же его убоялся и Еруслан, поняв это, направился в Дербию, к царю Варфоломею. И правду сказать, зачем ему там служить? Двух дочек царских убил, а третья – не ахти какая, сама адрес дала, где получше есть девица (девственница), не «тело полоняшное».

Снова остановлюсь. На первых порах рассмотрю девиц в шатре в чистом поле, причем живших на положении «тела полоняшного», «девочек для всех», и имевших бандитскую «крышу» в лице Ивашка Белой Епанчи. Не зная некоторых фактов исторических можно пройти мимо этих сведений из сказки. По Ибн-Фадлану на Волге вовсю шла торговля девицами, продавали верхневолжские «купцы», покупали – купцы персидские. Ибн-Фадлан специально обращает внимание на то, что «продавцы-купцы» этого «товара» вовсю пользовали свой продажный товар по прямому назначению, притом на виду у всех, притом нисколько не стесняясь посторонних. Вот этот факт, как мне кажется, и приведен в сказке на примере трех сестер шатровых, ставших сестрами не по родству, а по судьбе. Не всех девиц продавали иранским купцам, некоторых оставляли для себя, хотя в казаках-разбойниках и процветал гомосексуализм, но не на 100 процентов. Подробнее – в моей книге. В сказке же, на то она и сказка, все должно быть пристойно и целомудренно, хотя и с тонким намеком. Что касается имен девиц, некоторым образом – восточных, то надо же понимать, что сказка-то русской уже стала.

Что касается города Дербия, то он мне сильно напоминает южно-дагестанский Дербент, только там не должно быть царя по имени Варфоломей и царевны Настасьи. Там другие имена, но не для русской же сказки. Что, собственно, не мешало волжским казакам-разбойникам изредка ходить и грабить Дербент, недаром там и сегодня остались развалины крепостных стен, опасались. Ивашко же Белая Епанча – такой же разбойник, как и сам Еруслан Лазаревич и никому он не служил кроме себя, хотя изредка и нанимался для убийств наподобие нынешнего предводителя киллеров. Или по-доброму договаривался с кем-нибудь таким же «о сотрудничестве». Попытка «договора» Еруслана с «индейским» царем Далматом о вступлении к нему на службу сильно напоминает договор бандитских кланов, когда ослабевшая в междоусобных боях преступная группировка ищет к кому бы «прислониться», временно, разумеется. Но не напишешь же так прямо и откровенно в сказке, тут надо все таинственно и «красиво» делать, как в «причинах» нашей войны в Афганистане. Вообще говоря, эта попытка Еруслана сотрудничества с «индейским» царем, окончившаяся неудачно, - целый исторический пласт, раскопать который мне не по силам. Хотя Индейский царь оказался ближе Дербента, так как в Дербент еще предстояло добраться, а до Индейского царства Еруслан уже добрался, он где-то около девичьего шатра околачивался, то есть в Приволжских степях. Поэтому я и полез в Словарь Даля. И Индейское царство, оказалось, просто произошло от слова «инде», то есть, «где-либо, иное, другое, не тут, и даже – местами». Вот что такое индейское, значит нездешнее, нетутошнее царство. И дальнейшие события сказки кое о чем говорят.

Не договорившись с «индейским» царем Еруслан направился, было, к царю Варфоломею в Дербию. Но прежде, как водится, опять решил навестить родню, свое царство, вернее, Картаусово, дядино царство. Приезжает, а от всего царства осталась одна хижина, а в ней – старик одноглазый, остальные – в плену. Одноглазый старик говорит: «После твоего отъезда немного времени минуло, и, собрав 120-тысячное войско, пришел отпущенный тобой князь Данило Белой, наше царство попленил, и огнем пожег, и ратных людей побил, храбрых витязей 80000, а честных людей 300800, а попов и чернецов собрал на поле и огнем пожег 472, а младенцев прибил 11000, а жен 14000. А царя Картауса и отца твоего князя Лазаря Лазаревича и 12 богатырей в полон взял, и свез в свою землю». (Надо полагать, по предыдущему тексту, в Татарию).

Во-первых, скажу сразу, в народной устной молве не могли сохраниться такие точные цифры картаусовых потерь. Это уже не сказка, а – летопись, или позднейшая правка, при печатанье сказки. Зачем это и кому понадобилось, не знаю. Знаю, что 120 тысяч воинов содержится в 10 нынешних дивизиях. Почти столько же было и у Наполеона при походе на Москву. И в Куликовской битве с обеих сторон. И вообще населения столько, сколько перечислено, в ту пору на всех просторах Волги вряд ли было. Вся эта статистика с точным упоминанием жен и детей скорее всего реестр рабов, проданных за какое-то время на Волге. И реестр этот – хазарский, там-то писать умели, недаром вторым царем у хазар всегда стоял еврей. Во-вторых, казаки-разбойники, как я отмечал выше, просто так, за здорово живешь на побывку домой не приезжали, они были отрезанными ломтями. Неудачная попытка «устроиться на работу» к царю Далмату, как и лечение ран, тоже могла подвигнуть Еруслана на побывку в родные места. Растеряв свои силы и сподвижников в боях, Еруслан вполне мог явиться за пополнением своей банды. Но в сказках такую очевидную причину не укажешь, ее даже историки не указывают прямо в своих произведениях, а ходят вокруг да около. Притом, представьте себе, Еруслан совсем уж собрался в Дербию, но посчитал свои силы и решил, что с такими ресурсами ему в Дербии нечего делать, и потому направился за пополнением. Так-то будет логичнее, но, повторяю, в сказках так не положено. Я даже думаю, что на сюжет сказок была своя цензура, а сказителя могли не только поколотить, но и засадить в острог. Вот и стало получаться у боянов, уже второй раз подряд, что Еруслан пошел навестить батюшку, о котором фактически давно забыл, «гуляючи», «казакуючи» по «чисту полю». Вот тут и подвернулся совсем другой «случай» с нападением несметных полчищ, может быть, даже и не с этим царством-государством, и совсем в другое время, лет на 300 раньше или позже. То есть исторический-то случай был, но привязали-то его к Еруслану, потому что хорошо подошел, как «лыко в строку». Вот, всякие там идеологические и цензурные требования совсем испортили сказку, стала она совершенно нелогичной, но в сказке логика ни к чему.

Увидев разбой на своей родине, поехал Еруслан в Данилино княжество «татарское», повторяю, в княжество обидчика, притом как бы даже и крадучись, не объявляясь самому Даниле. Нашел там царя своего Картауса и батюшку – сидят в темнице Данилиной, «уже и очи тьма выела». Еруслан стражу тюремную перебил и представляется узникам: «Я – Еруслан». А те ему не верят, слепые ведь. Говорят: «И ты, человече, называешься Еруслан Лазаревич? И ты нам сослужи службу: поедь ты на теплое море, в Подонскую орду, в Штютень-град, к Вольному царю, ко Огненному щиту, к Пламенному копью, и убей его до смерти, и помажь нам очи чем-то там таинственным из Штютень-Града. И тогда мы увидим свет божий, и к тебе веру поимеем», то есть поверим.

В этом абзаце вообще – ночь темная и несуразица сплошняком. Уж и не знаю, с чего начать. Во-первых, несколькими абзацами выше Еруслан с тем же самым Данилой «татарским», вместе с его 12 дивизиями, справился одномоментно, и в плен его взял, а тут крадучись пробрался к темнице с батюшкой и только стражу перебил, а остальное воинство Данилино даже и не знает вроде бы об этом его визите. То есть, какие-то нравственно-цензурные ограничения не позволяли боянам сказать просто и понятно, дескать, обменялись «малявами» узники с Ерусланом, а стражу не убивал он, а просто подкупил. Ведь не думаете же вы, что стражникам тех далеких дней платили больше сегодняшнего? И дали Еруслану узники «наколку» насчет дальнейших действий. И забыл на время Еруслан о своей первейшей цели насчет Дербия, поскакал в Подонскую орду.

Во-вторых, перечисленные собственные имена дают хорошую пищу для размышлений, которые могут возникнуть, если еще чем-нибудь располагаешь насчет донской работорговли, о которой в официальной истории не сказано ни слова. В истории-то только о крымско-татарской работорговле русскими людьми говорится. Михалон же Литвин еще спрашивал у крымского еврея-менялы: много ли там еще русских осталось для торговли, видя вереницы рабов, пешком тянувшихся на полуостров под конвоем конных крымцев? А вот Подонская орда, на мой взгляд, растянувшаяся по всей длине Дона, аж до «теплого моря», то есть Азовского, как раз и занималась транспортировкой рабов в Кафу, только не пешком по Муравскому шляху, как пишут историки, а в бандитских лодках. А получала эта орда пленников не разбоем в русских лесах, а тепленьких и связанных одной веревкой около Коломны, на правом уже берегу Оки, напротив берега левого, где неплохой брод, там, где сегодня находится Девичье поле. А поставляли пленников, то есть сограждан по-нынешнему, наши же русские князья, за деньги, разумеется. Но об этом у меня в других работах.

Что касается Вольного царя, Огненного щита, Пламенного копья, то не слишком ли много прозвищ на одного? Там ведь не графья жили, а разбойники, для которых достаточно прозвищ типа современных в уголовном мире: Косой, Кривой и тому подобное. Речь в сказке, скорее всего, идет о нескольких людях, самостийных, так сказать, и дравшихся между собой, и друживших. Недаром до самого последнего времени там были и русские селения бок о бок, и татарские. Огненный же щит, скорее всего, именно щит из огня, когда поджигаешь сухую степь с наветренной для наступающего противника, и с подветренной для себя, стороны. А Пламенное копье – это тоже копье, когда степь поджигает нападающий, с наветренной от себя стороны. Само упоминание же о темнице, выевшей глаза, тоже, на мой взгляд, историческое. Темниц таких не сыщешь и по сей день в Поволжье, темница эта – метафора. Глаза же узникам просто выкалывать мода была, почитайте историю, там через одного правители ослепленные. И никакими мазями их не заставишь прозреть. Поэтому в сказке здесь чистейшей воды поэзия. А наказ сходить и отомстить Подонской орде – быль.

Немного не доехал Еруслан до Подонской орды и опять увидел рать побитую, а в той рати побитой лежит богатырская Голова отделенная от тела и глаголет: «Был я богатырь Задонской орды, сын Прохора-царя, а та рать со мною лежит Вольного царя, Огненного щита, Пламенного копья; а побивал ее я, а по имени меня зовут Рослонеем». Воевал же Рослоней за дочь Задонского царя, но только голова от него в живых осталась.

Тут не совсем понятно, почему Рослоней, подданный Задонского царя, воевал с Подонским царем из-за дочери Задонского царя? Но для сказки и не надо, чтобы все было логично и понятно. Сказано воевал, значит воевал. В историческом плане, наверное, просто Задонские и Подонские цари воевали за сферы влияния так сказать, и дополнительные вопросы тут неуместны. Но дальше начинается еще большая ерунда.

Приехал Еруслан к Задонскому царю; понравился ему, на службу устроился, выше всех его богатырей стал. Полгода служил. И узнал, что под Головой Рослонея лежит меч, исключительно только которым можно убить Задонского царя. Но взять в целях безопасности себе этот меч Задонский царь не может, слишком Голова тяжелая, не сдвинешь. Поехал Еруслан добывать меч из-под Головы, Голова по-доброму отодвинулась, Еруслан завладел мечом, возвратился и убил этим мечом Задонского царя. Потом вернулся к Голове, оживил ее, соединив с телом, а потом подружился с «восстановленным» Рослонеем. А затем женил его на дочери Задонского царя (смотри выше), а сам поехал к «татарскому» князю Даниле Белому решать «недорешенные» проблемы: во-первых, доложить в темнице о выполнении задания, во-вторых, наказать «мурз и татар» Данилиных. Он их «прибил и присек, и конем притоптал мурз и татар 170000, а черных людей и младенцев девяти лет от роду – в крещеную веру привел». А самого князя Данила Белого сослал в монастырь и «велел пострищи».

Как же здесь не ерунда? Во-первых, зачем Еруслан поехал к Задонскому царю, когда ехать ему надо по наказу батюшки к Подонскому царю убивать его «до смерти» и добывать зелье для лечения батюшкиной слепоты? Во-вторых, зачем Еруслану на работу устраиваться к Задонскому царю? Ему же батюшкой другая задача поставлена. А, устроившись на работу и получив царскую любовь и признание, зачем вызнавать тайны царские, чтобы добро царское отплатить злом, убийством доверившегося ему царя? А в действительной истории вы много найдете логики? Да она же сплошь алогична. Вспомните хотя бы Гитлера, который, не успев получить все составы с зерном от Сталина, открыл против него войну. Шибко здесь логикой пахнет? Я имею в виду нормативную, а не обманную логику, называемую политикой. И это же не сказка уже получается, а истинная история, такая, какой она была в действительности.

А сам Рослоней, Голова живая от которого в поле валяется? Тут тоже не фунт изюма, а сплошная шекспировщина по страстям. Воюет он против противника своего царя, жениться, видите ли, собрался на его дочери. Невольно подумаешь, что жениться-то он собрался не по любви, а в расчете на возможность свалить царя и самому сесть на царство. Зачем Голова его подвинулась, давая возможность Еруслану достать меч, погибельный для его царя? Он что, не знал? И он ведь подружился-то с Ерусланом уже после того, как тот убил его царя бывшего. Надо бы воевать с Ерусланом, а он сдруживается. Хотя и Еруслан тот еще дипломат: пришил Рослонееву голову куда надо, да еще и женил, великую услугу оказал.

Да так же и бывает всегда в истории. Только современной истории мы не удивляемся, понимаем, что к чему, а вот в прежних действиях правителей подавай нам логику. Да в жизнь не было общей логики в истории, логика всегда была частная, приватизированная, как сейчас говорят. А жизнь-то течет, я имею в виду собственную, царскую жизнь. И вкусы хотя бы меняются, на солененькое иногда тянет. Вот и логика приватизированная меняется согласно вкусам. И нельзя же все эти тонкие чувства передать в простой сказке, дай бог события сами не упустить из виду, запомнить.

Но все же мне надо добраться до Задонской орды, от Еруслана этого, из всего видно, не дождешься. Ведь неизвестно же, восстановил ли тот отцовское зрение, или так его слепым домой повез? И вообще, повез ли? Главное, он войска «татарина» Данилы разбил. И еще, что весьма немаловажно, всех детей «татарских» в православие обратил, а мусульманина-царя постриг в православные монахи. Ловко это у него вышло. Поэтому-то он его и не убивает уже второй раз подряд, несмотря на то, что уж очень «легкая» у него рука на убийства, включая и те, когда патрон доверяет ему свою охрану, а он убивает патрона. Совсем как в бандитских шайках, включая сюда и состоящие в государственном реестре под названием «олигархи».

Итак, Задонская орда носит это имя в зависимости от того, откуда на нее смотреть, с востока или с запада. И не только поэтому. Почему-то сказка стесняется назвать «мать городов русских» – Волгу. Ни разу не упомянута, о чем я должен сказать: неспроста. Я ведь недаром столько в энциклопедии копался и установил, что река Еруслан, одноименная с богатырем, впадает в Волгу, притом в самом интересном для разбойников месте, на транзите поваренной соли с Эльтона и Баскунчака. Соли я посвятил большой кусок своей книги и здесь на этом вновь останавливаться не собираюсь. Мне важно здесь узнать, где же находится Задонское царство, или Орда, что, собственно, одно и то же? В сказке эти сведения завуалированы, сами же видите. Так вот, с запада на Задонское царство смотреть неоткуда. Там никто в те поры не жил, а смотреть аж с самого Днепра, глаза испортишь. Смотреть же с востока через Дон тоже не на что, ничего там не было до самой Екатерины II . А вот с самого Дона, если посмотреть на восток, притом на месте нынешнего канала Волго-Дон, многое можно увидеть, тут и Еруслан недалеко в Волгу впадает, да и сама Волга как на ладони. И близко, ближе не бывает. Вот поэтому-то я и думаю, что Задонское царство или Орда и были в этом самом месте, только не на Дону, а на Волге. А Задонской Ордой ее тоже назвали неспроста, в целях конспирации. Ибо к концу сказки рабынь в низовьях Волги перестали покупать, популяция женщин на Востоке восстановилась (подробнее – в моей книге). А больше по Волге нечем было торговать с Востоком. Беличьих и собольих шкурок можно было на весь Восток, разумеется, для царей, а не для всего населения, на одном верблюде привезти.

Зато на Дону спрос на рабов, в основном мужского пола, резко возрос в связи с изобретением галер, у которых весла на каждом борту – аж в два ряда. Хотя и женщинами не пренебрегали. Недаром говорят, что все колыбельные песни на Ближнем Востоке нашего происхождения. И я не могу себе представить, чтобы граждан Венеции, Византии и так далее садили за эти весла, приковывая цепью. В связи с этим обострились нападки русских историков на крымских татар, дескать, они лет сто кряду воровали наших подданных по 100 тысяч разом. Подробности – в других моих работах. Отмечу только, что «украденных» у нас рабов было раз в сто больше чем самих «воров». Вот в этом месте, по-моему, и заканчивается сказка про Еруслана. Ибо пошла самая настоящая фантастика, а не историческое описание, как выше.

Наконец-то Еруслан поехал добывать прекрасную царевну Настасью в город Дербию, к царю Варфоломею. А у Варфоломея о ту пору появилось Чудо Лютое о трех головах и начало поедать царских людей, а само жило в озере. Отсек Еруслан Чуде все три головы и забрал у него чудо-камень самоцвет, а затем уже направился в город Дербию к царю Варфоломею, который на удивление оказался православным, за почестями, которые и получил, а в придачу – царевну Настасью Прекрасную. Она: «Нет тебя храбрее. Ты, государь, князя Ивана, русского богатыря, побил; ты, государь, князя Данило Белого побил и царство его попленил; ты, государь, Ивашка, Белую Епанчу побил; ты Индейского царя устрашил; ты, государь, Вольного царя, Огненного щита, Поломянного копья убил; ты, государь, Рослонея-богатыря оживил; ты, государь, отца своего воскресил и Змея убил. Я ж, государь, что за красна! Как есть, государь, а в Девичьем царстве, в Солнечном граде, царевна Понария сама царством владеет, и меня вдесятеро краше». Еруслан, встав поутру с постели, отдал своей жене Настасье камень самоцветный, Змеев, и говорит: «Родишь сына, вделай сей камень в перстень, родишь дочь, - дай камень в приданое», а сам пошел с царем-тестем пьянствовать. Затем, естественно, направился в Девичье царство. И, естественно, забыв свою жену, женился на Понарии.

Меж тем жена его бывшая, Настасья, родила сына, «вделала» ему в перстень камень-самоцвет и ждет, не дождется мужа своего. Сын же ее по имени Иван, а прозвищем Еруслан Ерусланович, стал таким же богатырем как папа: за руку кого схватит – выдернет, за голову – голова с плеч. Затем поехал отца искать. Нашел и как водится начал с ним сражаться, чуть не поубивали друг друга, (совсем как Илья Муромец с сыном своим жидовином) пока Еруслан первый не увидел на Еруслане втором перстень, а в перстне – камень-самоцвет. Потом поехали к маме, а там тесть-царь Варфоломей преставился. Кому же там царствовать как не Еруслану Лазаревичу, первому?

Куда делось царство искони Ерусланово, вернее Картаусово – неизвестно.

Я, наверное, зря сказал, что пошла сплошь фантастика, лирика и поэтика. Кое-что историческое и здесь проскакивает. Хотя не каждый это заметит. Я говорю о Девичьем царстве во главе с царицей Понарией. Я понимаю, что большинство из вас как раз Девичье царство и отнесет к лирике и фантастике, ведь и амазонки, скажете вы, красивая, но фантастическая сказка. А я так не думаю. Дело в том, что амазонкам я посвятил немало страниц в своей книге, и со всей отчетливостью хочу вновь повторить, что амазонки не фантастика, а историческая реальность. Мало того, это по историческим меркам происходило совсем недавно. Последних амазонок сожгли на кострах по пожеланию Козимо Медичи, выраженному в знаменитом «Маллеусе». Да, да! Кроме инициирования Возрождения Медичи раз и навсегда закончил переход от матриархата к патриархату, хотя начал этот переход еще Моисей. Я бы и не вспомнил даже об этом здесь, я это описал в других своих работах. Здесь же я просто не упускаю возможность еще раз продемонстрировать сказкой про Еруслана Лазаревича, то есть Евреича, то, что амазонки все-таки существовали, Еруслан не даст соврать.

По моим расчетам амазонки как раз и жили в степях Причерноморья, между Киевом, Одессой и Бессарабией. Поэтому я и хочу добавить некоторые сведения к этой сказке. Во-первых, амазонки жили не только в Причерноморье. Жили они и в Италии под именем сабинянки. Во-вторых, в эпосе Киевской Руси, в отличие от Руси Московской, отношение к женщине самое уважительное, даже трепетное, как в рыцарских романах. На это еще Белинский обращал наше русское внимание. В третьих, киевские князь и княгиня жили абсолютно равноправно, не по русскому Домострою, а приблизительно так, как живут нынешние американские жена и муж, и, случалось, что княгиня хвасталась личной своей дружиной перед князем-мужем, причем в самых энергичных выражениях. И, в четвертых, только в Киевской Руси то и дело княжествовали женщины, притом так успешно и умно, что мужики завидовали. И даже отчества у некоторых киевских мужиков были Ольговичи, не Олеговичи, а именно Ольговичи, от Ольги. Так что Еруслану Лазаревичу и на самом деле можно было сходить в Девичье царство, оно недалеко было. Но сам-то он там царствовать, естественно, не мог, кишка тонка. Пришлось пристраиваться, иначе не назовешь, в Дербии.

Общая же моя оценка этой сказки весьма высока. Это вовсе и не сказка, а устный пересказ истории, притом не до нашей эры, а совсем недавней истории, лет не более 500-600 назад. Вот так она, история, и сохранялась в устных преданиях, с пятого на десятое, без хронологии, без причинно-следственных связей и даже без привычной для нас логики. Зато можно не сомневаться, что все пересказанное было в действительности, кроме Змея-Горыныча, естественно. А, может быть, и Змей-Горыныч был, только несколько пореальней в действительности, например, в виде каких-либо друживших трех шаек разбойников, неуловимых как Стенька Разин или Мата Хари.

Раз уж Вы попали на эту страничку, то неплохо бы побывать и здесь:

[ ] [ ]

О сказке

Русская народная сказка «Еруслан Лазаревич»

Исконным русским героям-богатырям посвящено множество русских народных сказок. Это о них, защитниках земли русской передавались из поколения в поколение, из рода в род истории о силе могучей и беззаветной любви к Родине.

Русская народная сказка «Еруслан Лазаревич» повествует о жизненно пути богатыря, начиная с самого детства. По преданию мальчик родился в семье в семье царского придворного Лазаря Лазаревича. Мать будущего богатыря звали Устиньей.

Мальчик рос красивый и сильный. К четырнадцати годам он стал таким сильным, что ненароком мог сломать руку или ногу кому-то из друзей. Узнал про это царь и потребовал от Лазаря Лазаревича, чтобы он выслал своего сына из государства вон.

Как ни печально было это родителям, пришлось им распрощаться с сыном. Так и началась героическая эпопея богатыря. Сначала Еруслан добыл коня под стать своей мощи. Затем он продолжил свое путешествие.

В странствии он повстречал на своем пути богатырей иноземных. С некоторыми из них он побратался и остался верен своей клятве. А с разорителем русских земель Ивашкой Белая Епанча он бился трое суток кряду и, наконец, одолел его.

После этого подвига Еруслан восстанавливался девять дней. А ему коню потребовалось на это целых два месяца. Среди прочих подвигов богатырю удалось расправиться с царем земли Огненный Щит. Убив проклятого захватчика, богатырь освободил из плена своих родителей. А вместе с ними были освобождены и вылечены от слепоты толпы полоненных людей.

Немало красавиц встречалось на пути Еруслана Лазаревича. Но он выбрел себе в жены самую красивую – Настасью, дочь царя Вахромея. И родила она богатырю сына Александра. Но не мог Еруслан усидеть на одном месте. Долго он еще странствовал и совершал подвиги. Был он и в Индии, и в Китае. Домой, к семье вернулся, когда его сыну стукнуло 19 лет.

Не был богатырь Еруслан Лазаревич ни драчуном, не задирой. Народная память почитает его как защитника земли Русской. Есть в сказке замечательные слова по этому поводу: «Чужое мило - идите враги мимо».

Читайте русскую народную сказку «Еруслан Лазаревич» онлайн бесплатно и без регистрации.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. У него было много во дворце князей, бояр и разных вельмож. Один был придворный, которого звали Лазарь Лазаревич, а жену его звали Устиньей.

Родился у них сын, его прозвали Еруслан Лазаревич. Еруслан Лазаревич был маленький очень красивый. Его мать, бывало, выкупает, в колыбель положит, а он лежит хрусталь — хрусталем. Она не нарадуется, его поцелует и в щечки, и в глазки, а в губки три раза. Еруслан Лазаревич рос не по дням, а по часам, оказал свою силу богатырскую в полтора года: порвал шелковый полог и сломал стальную колыбель.

Когда сравнялось Еруслану Лазаревичу лет четырнадцать, он стал ходить на боярский двор, с боярскими детьми шутки шутить. Как хватит за руку — руки нет, хватит за ногу — ноги нет. А кого по щеке легонько ударит, тот припадет к земле.

Не понравились боярам шутки Еруслановы. Они стали жаловаться царю. Царь призвал Лазарь Лазаревича и говорит:

— Вышли своего сына из моего государства, чтобы духа его здесь не было, за его шутки нехорошие.

Лазарь Лазаревич заплакал, идет. Еруслан Лазаревич увидел из окна высокого терема и быстро выскочил навстречу ему и говорит:

— Драгоценный мой родитель Лазарь Лазаревич, что вы так запечалились, повесили свою буйную голову на груди белые?

— Эх, чадо мое милое, как же мне не гориться, не печалиться, не видали горя, теперь у нас горюшко большое.

— Царь велел тебе выехать из государства, чтобы духу твоего не было, за твои шутки нехорошие.

А Еруслан говорит:

— Это не горе, а радость, одна беда — нету под меня коня богатырского. Любой конь, положу руку на хребет — он падает на колени, А Еруслан Лазаревич и раньше просился у отца странствовать, но тот не отпускал — единственный сын, жалко было, и коня подходящего нет.

Теперь делать нечего. Взял Еруслан Лазаревич белый шатер, плеточку ременную, уздечку шелковую, распрощался с отцом, с матерью, и пошел в путь-дорогу дальнюю, в дикую степь странствовать.

Шел он бархатными лугами и дремучими лесами. И вздумалось ему о коне:

— Где взять?

Не заметил Еруслан Лазаревич, как вышел на широкую дорогу, она вырыта конными рытвинами в колено. И не заметил он, как поравнялся с незнакомым человеком на рыжем коне.

Человек говорит:

— Здорово, Еруслан Лазаревич.

— Здорово, незнакомый человек. А откуда это видно, что я Еруслан Лазаревич?

— Как же, я вас еще маленьким ребенком видел, я у вашего батюшки табун коней пасу тридцать три года в богатых лугах заповедных.

— Не будет ли у вас коня богатырского, а то я какому коню руку на хребет ни положу, всякий на колени падает.

Конюх отвечает:

— Есть конь — буря, по прозванию Вихрь, поймаешь — будет твой.

Шли они по дороге и вышли к хрустальному озеру. Лес кончился и на опушке стоит огромный дуб, раскинул свои ветви шатром. И от этого леса, глаз не охватит, лежала дикая степь бесконечная. Вот конюх и говорит:

— Еруслан Лазаревич, отдыхай под этим дубом, а завтра я сюда пригоню коней поить, и ты сам увидишь — он будет впереди бежать.
Конюх поехал, а он разбил белый шатер, постлал войлочек косятчатый, седелечко черкасское и лег спать.

Проснулся — солнце было уж под дубом. Подошел он к хрустальному озеру, умылся ключевой водой, утерся белым полотенцем и поджидает табун.

Вдруг видит он, как будто клубами пыль летит, он поднялся и смотрит — впереди конь бежит, под ним земля дрожит, изо рта огонь пышет, из ноздрей дым валит, из-под копыта искры летят.

Конь стал пить, грива на обе стороны развалилася, завилась вся кольцами.

Закипела в Еруслане Лазаревиче кровь молодецкая, он подбежал к коню быстро, как летящая стрела из тугого лука. Подбежал, дал ему по гребню изо всей силы — конь как пил, так и пьет, будто не заметил.

Еруслан Лазаревич постлал войлочек косятчатый, на этот войлочек положил седелечко черкасское, подтянул подпругами, уздечку набросил шелковую, плеточку взял ременную, взмахнул — и на коня.

Конь как будто почуял хозяина или седока, пошел степенным шагом, а сам храпит, как лютый зверь, ушами водит, копытами бьет.

По щоточки в землю погружается, а когда щоточки отряхивает, за две версты камешки выкидывает.

Еруслан Лазаревич глянул, а табун еще пьет, далеко конь уехал. Он остановился, стал поджидать.

Когда подъехал конюх, Еруслан Лазаревич отблагодарил его, достал ему несколько монет Золотых, распрощался и поехал.

Едет и размышляет сам с собой:

— Что это за имя коню — Вихрь? Дай, я назову его Аршавещий.

Размахнул ладонь, потрепал его по крутой шее.

— Конь ты мой возлюбленный, имя тебе Аршавещий, буду я тебя холить и беречь, ты меня носи по дремучим лесам и диким степям, ты меня признай как молодого хозяина.

Ехали они лесами и полями и наехали на белый шатер, у этого шатра стоял рыжий конь и ел белоярую пшеницу. Он спрыгнул у пустого коня. Аршавещий стал есть белоярую пшеницу, а тот конь отошел и стал щипать шелковую травушку, зеленую муравушку. Еруслан Лазаревич зашел в белый шатер, там лежит спящий богатырь.
Еруслан Лазаревич хотел его убить, да говорит сам себе:

— Не честь, не слава доброму молодцу, русскому богатырю убить сонного, что мертвого. Дай, я лягу на другой конец шатра и сосну. Он лег и заснул.
Просыпается богатырь, хозяин шатра, глядит: неизвестный богатырь спит в его шатре, а неизвестный конь ест белоярую пшеницу, а его конь ест шелковую траву. Он выхватил меч, хотел отрубить голову, хотел убить Еруслана, да тоже подумал:

— Не честь мне убивать сонного, что мертвого. Дай-ка я его разбужу.

Разбудил и начал придираться, и назвал Еруслана Лазаревича мерзавцем, а он сел, глядит богатырю прямо в глаза и говорит:

— Нехороший ты человек и негостеприимный. А вот мы, русские, так не делаем. Ты бы меня раньше напоил, накормил, расспросил, кто я, откуда, а потом мы бы сели на своих коней, поехали в дикую степь, обернули бы свои дальномерные копья тупыми концами и вдарили бы друг другу в груди, и было бы видно, как на ладони, кто из нас мерзавец, ты, аль я.

Убедил Еруслан Лазаревич того богатыря, он извинился, сразу так и сделал, пригласил его к столу, поели, попили, поговорили. Сели на добрых коней и поехали в дикую степь. Это не два вихря разметаются, не два орла разлетаются, а два богатыря на своих добрых конях в дикой степи разъезжаются.

Разъехались они далеко, обернули свои долго-мерные копья тупыми концами и ударили друг друга в груди. Получился гром и сверкнули будто молнии (они в латах оба).

Неизвестный богатырь вывалился из седла, как овсяный сноп, а Аршавещий притиснул его левым копытом к земле.

Еруслан Лазаревич соскочил со своего коня, поспешно поднимает богатыря, обнял, поцеловал и спрашивает:

— Ну, кто мерзавец? Ты, аль я?

Тот богатырь отвечает:

— Я богатырь персидской земли, ты мой будешь названный больший брат. Биться никогда не будем, а если будем, то на кого ты, на того и я.

А Еруслан Лазаревич говорит:

— Я русский богатырь, буду биться за русский народ и за русскую землю.

Так они взяли своих коней в повода и пошли.

Дошли до шатра, выпустили коней, дичь убили, обед сварили. Еруслан у богатыря погостил недель пять или шесть, а то и более.

Распростился и поехал.

Еруслан ехал месяц, два, три. Наехал на белый шатер, входит, в нем сидят три сестры.

Две за ручной работой: одна вышивает золотом и серебром по малиновому бархату, другая нижет крупный жемчуг, будто на ожерелье, третья готовит обед.

Большая сказала:

— Милости просим.

Средняя сказала:

— Рады незваному гостю.

Младшая сказала:

— Просим к столу на хлеб, на соль. Ну, он не стал отказываться — пообедал с ними, посидели, поговорили.

Он пригласил их всех трех в заповедных дугах пройтись.

Большая и средняя отказались, а меньшая пошла. Идут они по дикой степи, он и спрашивает:

— Есть ли на свете такой храбрый богатырь, как Еруслан Лазаревич?

И показывает на свои белые груди.

— Я видеть не видела, а слыхать слыхала. Есть богатырь Ивашка Белая Епанча Сорочинская Шапка; мимо него зверь не проскакивал, птица не пролетывала, а богатырь тем более никогда не проезживал.

— Есть ли на свете такая красавица, как вы? Она опустила глаза вниз и ответила, -так речь и полилась, как ручеек зажурчал:

— Что я за красавица?! Я перед красавицей, как темная ночь перед днем.

— А где же есть краше тебя?

— Я видеть не видела, а слышать слышала, что у царя Вахрамея есть дочь Настасья Вахрамеевна, вот, действительно, красавица. Она свежа, как вешний цвет, ростом она, как пальма высокая, ходит, как лебедь в вольных водах плывет, грудь ее, как пена морская, щеки ее, как огненные ананеты, губы ее, как розы, рдеют, в глазах ее огонь горит, в косе месяц блестит, свет белый затмевает, а ночью землю освещает. Станом она становитая, на деле деловитая, походка часта и речь густа, посмотрит, как златом подарит.

Закипела у Еруслана Лазаревича кровь молодецкая: умереть, а Настасью Вахрамеевну поглядеть. Походили, погуляли, возвратились в шатер. Он у них погостил неделю или поболее, поблагодарил за хлеб, за соль, вышел, подошел к Аршавещему. Меньшая сестра вышла проводить. Жалко больно ей. У нее две алмазные слезинки выкатились из глаз. А он наклонился в седле и сказал ей шёпотом несколько слов, чтоб птицы небесные не подслушали, а ветры буйные не разнесли слов его:

— Не плачь, красавица, жив буду — вернусь. Сказал и поехал. Она долго все смотрела, пока не скрылся с глаз. Потом пошла в шатер.

Он ехал, ехал, месяцы, годы, вдруг встречается ему старый, старый старичок, уж другой век живет (больше ста лет) и говорит:

— Здравствуй, Еруслан Лазаревич.

— Здравствуй, дедушка, а откуда видно, что я Еруслан Лазаревич?

— Как же, дорогой мой, я ведь из русского царства, я тебя еще малым ребенком знал.

— Куда ты идешь?

— Куда глаза глядят.

— Почему ты не живешь в России, ведь пословица говорит: “Где родился, там и годился”.

— Эх, дорогой мой, ты еще молод, ты не знаешь ничего. Враг нашел войной и распорушил все государство, камня на камне не оставил. Всех старых и молодых людей побил, остальных в полон забрал, в темницу посадил, глаза повыколол, там же в темнице твои отец и мать.

Еруслан Лазаревич достал несколько монет на прожиток, тронул шпорами коня под бока и полетел, как вихорь. Конь не шел и не бежал, а как по воздуху летел, промеж ног летели темные леса, бархатные луга, реки серебряные.

Опустился прямо около темницы, там стоит тридцать человек стражи. Он начал просить, чтобы открыли темницу, чтоб он милостыню мог подать. Ему не открыли. Тогда он выхватил меч, вправо махнет улица, махнет влево — переулочек.

Побил всех, открыл двери:
— Добрый день, счастливая минута! Узнали его отец с матерью по голосу, стали плакать и рыдать, а он и говорит:

— Драгоценные мои родители, батюшка Лазарь Лазаревич и матушка Устинья и вы, люди добрые, не плачьте, а скажите, могу ли я вам помочь в беде?

— Можно помочь, нужно ехать в тридевятое царство к царю Огненный Щит Пламенные Копья, отруби ему голову, вынь желчь и помажь нам глаза, и мы прозреем.

Он подал им несколько монет золотых, вскочил на Аршавешего и полетел, как горный орел.

Ехал он ехал и наехал на бранное поле.

Он крикнул:

— Есть ли кто в той рати живой? Ни звука, только черные вороны сидят и каркают.

На второй раз тоже никто не ответил. Он крикнул в третий раз. Ответила голова

величиной с пивной котел, промеж глаз целая пядь.

— Я не жива, не мертва. Добрый человек, русский богатырь Еруслан Лазаревич, ты едешь к царю Огненный Щит Пламенные Копья, поедешь по бранному полю, увидишь мое туловище, под ним мой меч — кладенец, в нем секрет таится, он тебе пригодится. Когда будешь подъезжать, царь будет огнем жечь, пламенем палить, ты пади на одно колено и скажи: “Я еду, Огненный царь, к тебе служить верой и правдой”.

Как он уверится в тебе, ты махни мечом и отруби ему голову. Вельможи будут говорить: “Прибавь, прибавь”, а ты скажи: “Русский богатырь раз бьет, не прибавляет”, выковырни желчь и езжай. На обратном пути голову к туловищу подкати, помажь живьем, я оживею и буду тебе помогать, буду твоим названным братом.
Пошел Еруслан Лазаревич, идет — недалеко туловище лежит, поднял, там меч-кладенец. Он взял и пошел. Подошел к границе царства Огненный Щит Пламенные Копья. Увидел его царь, начал огнем жечь, пламенем палить (у, страсть какая!).

Еруслан Лазаревич спрыгнул с Аршавещего, пал на одно колено:

— Ваше императорское величество, я еду вам служить верой и правдой.

Тут и поговорили они.

Полюбил его царь. Стали ходить они рядом, разговаривать о деле и шутки шутить. Идут они раз рядом, Еруслан Лазаревич ударил наотмашь царя мечом по шее, как колдунов бьют, голова и отлетела.

Вельможи кричат:

— Прибавь! Прибавь!

Он говорит:

— Русские богатыри раз бьют, не повторяют. Открыл череп, вынул желчь, сел и поехал в обратный путь. Доехал он до бранного поля, подкатил ту голову к туловищу, помазал, и богатырь оживел, оказалось, он был богатырь турецкой земли. Они побратались, и он дал слово Еруслану Лазаревичу, что он против русского богатыря и против русского народа не будет воевать. Богатырь дарил ему меч, но Еруслан Лазаревич отказался, говорит:

— Вот, меньшой брат, тебе твой меч, у меня есть свой из чистого булата, надежный.

Распростились, и поехал Еруслан Лазаревич в свое государство. Приходит он в темницу, помазал незрячим зрение, люди все прозрели, а Еруслан Лазаревич начал поднимать войной на белого царя, собрал он старых и малых, мужей и жен и пошел на белого царя войной. Расшиб все государство белого царя, камня на камне не оставил, все распорушил на мелкий песок. Вернулся в свое русское царство и сказал:

— Русский народ, русская земля непобедимы никем и никогда, никто не удержался на русской Земле, много здесь было врагов-недругов, но каждый здесь поскользнулся и сломал себе голову. Чужое мило — идите враги мимо. Кто на русскую землю с мечом придет, под мечом и помрет.

Еруслан Лазаревич установил порядки в своем государстве, распрощался с отцом с матерью и поехал глядеть Ивашку Белая Епанча Сорочинская Шапка.

Видели Еруслана Лазаревича сидючи, да не видели едучи.

Ехал он год, а может два. Этого мне не знать, мое дело только сказки казать.

Когда Еруслан Лазаревич подъехал к границе, где разъезжал Ивашка Белая Епанча Сорочинская Шапка, тот увидел его и зашумел громовым голосом, как будто буря загрохотала:

— Мимо меня птица не пролетывала, зверь не прорыскивал, богатырь не проезживал, а это что за мерзавец такой?

Вскочил на коня и подъезжает к Еруслану Лазаревичу. И завязался у них ожесточенный бой. Бились они трое суток на своих добрых конях. Кони устали, они пустили коней и стали биться врукопашную. Ивашка Белая Епанча Сорочинская Шапка забил Еруслана Лазаревича по колено в землю и ранил его в левую ногу выше колена. Еруслан Лазаревич размахнул свой меч-кладенец и ударил Ивашку плашмя в темя, он упал. Еруслан отрубил Ивашке голову. Сам достал платок, перевязал рану и прямо тут на стене и лег.

От такой большой усталости он спал девять Зорей.

Когда он проснулся, убил дичь, сделал горячий обед, положил руку на Аршавещего, а конь будто устал. Еруслан решился тут побыть. Побыл месяца два, конь отгулялся. Оседлал он его и поехал к царю Вахрамею. Царь его встречает, привечает, как самого дорогого гостя, сразу узнал, что он побил Ивашку Белая Епанча Сорочинская Шапка (ведь его границы защищал Ивашка), пригласил его в палаты белокаменные.

Когда они садились обедать, напротив него порожний золотой прибор стоял. Он подумал — сейчас выйдет и дочь.

Когда она отворила дверь, у них глаза встретились, у Еруслана Лазаревича вскипела кровь молодецкая, и он сразу сделал предложение отцу о ее руке.

Отец не стал прекословить, дал согласие выдать дочь за Еруслана Лазаревича, ведь знал, что силой возьмет.

Они золотые венцы принесли, свадьбу сыграли.

С женой Еруслан Лазаревич прожил года три, у них народился сын, назвали его Александром.

Когда Александру было три года, Еруслан Лазаревич говорит жене:

— Надоест мне скоро дом, пойду в дикую степь поразгуляюсь.

Тут жене подает два платка и камешек бриллиантовый с яичко и говорит:

— Будут платки чистые — я жив, грязные — мертв. Вот бриллиантовый жемчуг с куриное яичко, если сияет, я жив, если потух — я мертв.

Распрощался и уехал. Прошел год, два, шестнадцать лет. Александру исполнилось девятнадцать, он осмелился и спрашивает;

— Мама, был у меня папа?

Она отвечает:

— Был русский богатырь, но он уехал странствовать.

И вынула два платка и камушек.

— Папа сказал, если жив я, то платки чистые и камень сверкает. Так оно пока и есть. Значит, живой он.

Александр положил все это в карман, купил коня, убранство, сел и поехал отца искать. Долго ездил.

В деревню или в город заедет, спрашивает:

— Проезжал ли здесь богатырь Еруслан Лазаревич?

— Проезжал лет пять-семь назад. Путь держал в Индию.

В другой деревне:

— Проезжал года три назад, путь держал в Китай.

Ездил он ездил, и встретился с отцом, разъехались они, обернули свои копья долгомерные тупыми концами и вдарили друг друга в груди. Александр так и покатился на траву, как шар, и выронил камень отцовский.

Еруслан Лазаревич сразу догадался, что Александр его сын. Он спрыгнул с коня, поднял его, поцеловал три раза.

— Чадо мое возлюбленное, ты еще молод со мной биться, тебе еще не по плечу.

— Папа, поедем домой, мама тебя сколько ждет, у нее уже вся молодость прошла.

Еруслан Лазаревич так и решил, приехал к своей жене, взял их и поехал в свое государство.

— Эх, -говорит, -пойду в свою землю. Ведь если помирать, так там, где родился.

Приехал в свое государство, прожил двести лет и помер.

Много на русской светлой земле богатырей и поныне, так эти богатыри Еруслану Лазаревичу внуки и правнуки.

Сказка вся, а присказка будет завтра после обеда, поевши мягкого хлеба.

Сказка о славном и сильном витязе Еруслане Лазаревиче одна из наиболее любимых у грамотного простонародья; она распространена во многих рукописных сборниках (XVII и XVIII столетий), в лубочных листках и картинах и в серых изданиях вроде «Лекарства от задумчивости и бессонницы» (Москва, 1819) и «Собрания старинных русских сказок» (Москва, 1830).

При изучении устной народной словесности нельзя не обратить на нее внимания, потому что, несмотря на встречающиеся в ней чуждые нам имена (Еруслан, царь Картаус, вещий конь Араш) и на очевидное влияние на ее состав приемов письменной литературы, в сказке об Еруслане есть много прекрасных эпических выражений и тех обычных сказочных мотивов, какие составляют исконную принадлежность всех индоевропейских народов. На эти-то сказочные мотивы и намерены мы указать в настоящей заметке. Но для этого необходимо изложить самое содержание сказки, что мы и делаем по тексту, напечатанному в «Летописях русской литературы и древности» (1859, кн. IV, стр. 100-128), пользуясь отчасти и тем списком, который помещен в «Памятниках старинной русской литературы» (вып. II, стр. 325-339): оба означенные текста взяты из рукописей XVII века и в несомненной свежести сохранили чистоту народного языка и эпического предания.

Был некий царь Картаус (Киркоус), а у него дядя князь Лазарь Лазаревич; у того Лазаря родился сын Еруслан Лазаревич. Как было Еруслану десять лет, стал он ходить на улицу и шутить шутки не гораздо добры: кого возьмет за? руку - у того руку вырвет, кого за? ногу - тому ногу выломит. Царь приказал выслать его из царства вон. Еруслан о том не тужит, а тужит об одном, что нет у него коня по мысли: ни один конь его поднять не может. Вот выстроили ему каменную палату у синя моря и выслали из царства. Учал Еруслан гулять по лукоморью и стрелять по тихим заводям гусей-лебедей: как натянет лук да выстрелит - ино как из тучи гром грянет, а по чему стре?лит - того не грешит (не промахнется).

Однажды подъехал к нему человек, сошел с своего сивого коня, ударил челом низко и промолвил: «Дай-де бог здравие государю нашему Еруслану Лазаревичу!» - «Ты меня почему знаешь?» - «Как мне не знать тебя! Я, господине, отца твоего старой конюх, гораздой стрелец, сильной борец; стерегу стада уже тридцать лет, а зовут меня Ивашко». Еруслан ему признался: «Тужу-де я, что нет у меня коня по мысли». Ивашко молвил: «Есть, господине, в отцове стаде жеребец третьим летом; ни у кого еще в руках не бывал, а тебе, чаю, по мысли будет». Когда пригнал он стадо на водопой, Еруслан накинул на того жеребца тесмяную узду и дал ему имя вещий Араш; а был жеребец величиной мало не с палатою равен. Сел богатырь на коня, поскакал в чистое поле и наехал на рать-силу Данила князя Белого, который пришел под царство Картаусово и похвалялся все это царство разорить, самого царя и двенадцать богатырей его в полон взять. Еруслан хочет с Данилою в бой вступать; говорит ему отец: «Ты еще молод, ратное дело тебе не за обычай!» - «Государь батюшка! - отвечал сын. - Не учи ты гоголя по воде плавать, не учи нас, богатырей, на ратное дело ездить».

Напускался он на своем добром коне на рать-силу Данила Белого и стал побивать ее. Много было воинства вражьего - ни в которую сторону не объехать, ни оком обозреть! Еруслан все порешил, сколько побил, а вдвое того от его зычного голоса наземь попадало и смертью померло; самого Данилу отпустил он на слове, чтобы впредь ему не приходить больше под государство Картаусово. Совершив такой подвиг, отправляется Еруслан в путь-дорогу; едет он много дней и видит - в чистом поле великая рать побита: кликнул богатырским голосом: «Есть ли в этом побоище жив человек?» Отозвался ему жив человек, и спросил его Еруслан: «Чья это рать побита: и кто побил ее?» - «Это рать Феодула-змея, а побил ее Иван русский богатырь, и не одну эту рать, а много побил он: хочет у змея понять за себя дочь-царевну».

Поехал Еруслан искать Ивана русского богатыря; близко ли, далеко ли - стоит в чистом поле шатер с золотою маковкою; у шатра богатырской конь встреножен. Рядом с тем конем Еруслан своего поставил к белоярской пшенице, и вошел в шатер; а там лежит Иван-богатырь и крепко спит. Еруслан лег возле и сам уснул. Пробудился Иван русский богатырь, посмотрел на гостя и ужаснулся; выглянул из шатра - ажно вещий Араш отбил его доброго коня от корму прочь. Емлет Иван острой меч и хочет отсечь Еруслану голову, да помыслил в уме своем: «Не честь убить сонного человека! Сам он приехал в те? поры, как я спал богатырским сном, и воля ему была убить меня сонного, и он меня не убил, а живот дал». Разбудил он Еруслана, и выехали они силы пробовать Еруслан ударил Ивана-богатыря тупым концом копья против сердца и свалил его на сырую землю; а вещий Араш наступил ему копытом на ожерелье. Еруслан дал побежденному живот; тут они назвались братьями: Еруслан большим, а Иван младшим.

Вся эта прекрасная сцена богатырского великодушия целиком встречается в сказке об Иване-царевиче и Белом Полянине (№ 96) , из которых последний долгие годы сражался с бабой-ягою, желая доступить ее прекрасную дочь. Еруслан помогает своему названному брату в войне с Феодулом-змеем, и когда змей в бегство ударился - он поскакал за ним в погоню. У обоих у них были жеребцы быстрые - родные братья, рожденные от тех славных водяных (морских) коней, о которых не раз упоминают народные сказки; словно соколы летели они чистым полем и по озеру скакали поверх воды, словно по? мосту. Еруслан настиг-таки Феодула-змея и рассек его, а дочь Феодулову, прекрасную царевну, отдал Ивану русскому богатырю. Лег Иван с своей красавицей опочив держать и стал спрашивать: «Душечка моя, свет красная царевна! Доставал я тебя и добром и лихом, скажи-ка мне правду: есть ли где тебя краше, а брата моего Еруслана удалее?» Отвечала царевна: «Чем я красна и хороша? Есть, господине, в поле -

кочуют две царевны, и у тех царевен краше меня девки, что им на руки воду подают; а брата твоего Еруслана есть удалее Ивашко Белая Поляница (вариант: Белая Епанча), индейского царя сторож; стоит он на украйне, и мимо его никаков человек не проедет».

Услыхал эти речи Еруслан Лазаревич и захотел ехать посмотреть на тех царевен и с Ивашком Белой Поляницей переведаться; а наперед того вздумалось ему побывать у отца, у матери и ударить им челом. Приезжает в царство Картаусово, а оно совсем пусто, только и нашел одного человека и узнал от него, что третий год тому, как Данило Белой повоевал все царство, царя Картауса, князя Лазаря и двенадцать богатырей в полон взял, выкопал у них очи и посадил в своем городе в крепкую темницу, а достальных людей мечом высек. Еруслан поскакал в государство Данилово, перебил у темницы всю стражу и навестил пленных. Сказал ему князь Лазарь: «Сыне мой! Только хочешь послужить великому царю Картаусу и мне, своему отцу, и двенадцати богатырям, и ты поезжай за тихие воды, за теплое море, к вольному царю Огненному Щиту, Пламенному Копью; убей его и добудь из него желчи». Еруслан отправился искать вольного царя, и наехал на кряковистый дуб добре велик посеред поля, и остановился под ним, не ведая, какой дорогою ехать.

Ровно в полдень летит великое стадо птиц-хохотуней, сели кругом дуба и учали изметоваться красными де?вицами. Еруслан поймал одну девицу. «У вас, - говорит, - крылья; вы летаете по многим землям и царствам; не слыхали ли, где живет вольный царь Огненный Щит?» - «Есть такой царь, да никаков человек его видеть не может». - «Не говори того, а лучше поставь меня в его царство; не то не быть тебе живою, и отпуску от меня не жди!» - «Господине Еруслан, зажмурься, и я поставлю тебя куда надобно». Еруслан зажмурился да ступил трижды на своем добром коне - и очутился как раз в чистом поле под государством вольного царя Огненного Щита. На том поле, знать, побоище великое, посреди побоища лежит богатырская голова добре велика.

Говорит голова Еруслану: «Есть-де подо мною меч таков, что опричь того меча никакое железо не возьмет вольного царя. И я с тем мечом выехал было против царя Огненного Щита, чаял убить его: а он выехал на осьминогом коне, да, не допущаючи, сжег меня, и я, падая с лошади, кинул свой меч себе под голову. Супротив вольного царя ничем нельзя взять, как только хитростью». Послушался Еруслан головы и решился: где нельзя одолеть силою, там взять хитростию. Приехал он к вольному царю Огненному Щиту, попросился к нему на службу и вызвался добыть ему из-под головы великана чудодейный меч. Голова сама скатилась и отдала ему меч с таким наказом: «Не секи царя больше одного разу; ударишь в другой - тебе самому не быть живым». Как скоро въехал он на царский двор, царь Огненный Щит, не ожидая измены, бросился к нему навстречу; а Еруслан подпустил его близко, ударил мечом и рассек надвое. Падая наземь, вольный царь молвил: «Секи вдругорядь!» - «Дважды богатыри не секут!» - отвечал Еруслан, вспорол у царя Огненного Щита могучую грудь, вынул желчь (вариант: взял в вощаночку кровь горячую и печень свежую) и положил в сумку. После поехал к голове великана и

помазал ее желчью - и тот богатырь стал жив. Тут они поцеловались и отправились каждый в свою сторону. Воротившись к Картаусу, Еруслан помазал ему, отцу своему Лазарю и двенадцати богатырям глаза желчью - и они тотчас прозрели; а Данила Белого за его обман и ложную клятву предал смерти.

Этот рассказ в высшей степени интересен и целиком принадлежит мифологии. Вольный царь - Огненный Щит, Пламенное Копье, сожигающий своих противников, а сам ни в огне не горит, ни в воде не тонет, - и есть олицетворение солнца, которому в заговорах придается эпитет привольного и которое у древних поэтов и в мифологических преданиях различных народов изображается под видом щита и колеса. Вуотан, по древним германским сказаниям, имел один глаз (солнце), который назывался и щитом и колесом; одинокий глаз циклопов также уподоблялся щиту. Солнечный луч, равно как и молния, был сближаем метафорически с стрелою и копьем; удар этого копья рассеивает темноту ночи и заволакивающих небо туч. По скифскому преданию, от Солнца родилось три сына-героя: один из них Щит (Hleipoksais), другой Стрела (Apoksais). (См. «Летописи русск. литературы и древности», кн. I, с. 134). В одной народной русской сказке (№ 60) баба-яга, преследуя добрых молодцев, палит огненным щитом на все на четыре стороны. Царь Огненный Щит выезжает на восьминогом коне, подобно скандинавскому Одину, у которого был превосходный конь Слепнир о восьми ногах. Поезды Солнца на чудесных конях и в золотой колеснице известны во всех мифологиях.

Далее: царь Огненный Щит живет за? морем, что совпадает с общераспространенным языческим представлением о погружении солнца в океан, представлением, которое породило поэтический миф о купанье солнца после дневного странствования его в небесных пространствах. Сияние солнца и блеск золота производят то же впечатление желтого цвета, как и желчь, и это послужило основанием их лингвистической и мифической связи. Слова: желтый, желчь, в Остромировом евангелии злъчь, зълъчь, чешское zluty - золотой, злато - филологически тождественны; злато в зендском зара филологи сближают со словами заря, зреть и зрак (у нас - око, у сербов - солнечный луч). Все атрибуты древнего божества солнца представлялись золотыми; народная поэзия дает один постоянный эпитет и солнцу и золоту: красное. О связи понятий света и зрения смотри подробное исследование, помещенное во II кн. Архива г. Калачова (2-я половина). В санскрите агни означало: огонь, божество огня, желчь и золото («Материалы для сравнительн. словаря и грамматики», т. II, с. 242). Если зрение понималось как свет, а слепота приравнивалась тьме, то и выражения: возвратить зрение, избавить от слепоты могли употребляться для обозначения солнца, прогоняющего ночную тьму или выходящего из-за туч; с другой стороны, свет солнца сближался с желчью и назывался ее именем.

Очевидно, что и в приведенном сказании об Еруслане под желчью, дающей зрение, надо понимать именно солнечный свет, без которого нельзя ничего видеть, ибо тогда все скрывается во мраке. Из одного источника с

этою любопытною баснею возникли и обряды, до сих пор известные в народной медицине: так, во время кори и оспы глаза больного нарочно обводят золотым кольцом (кольцо и колесо одного корня) - с тою целью, чтобы болезнь не повредила зрению; во время же болезни глаз обыкновенным и лучшим лекарством почитается желчь (см. выдержки из старинного лечебника XVII века, советующие в таком случае употреблять желчь совы, лебедя, козы или коровы - в «Пермск. сборнике», кн. II, с. XXXIII). Подобный рассказ занесен и в народную русскую сказку, напечатанную нами под № 119-а . Иван-царевич едет к Огненному Царю, который на тридцать верст огнем палит; добывает из-под убитого богатыря-великана меч-кладенец, этим мечом поражает Огненного Царя и находит у него живую и мертвую воду, с помощью которой оживляет мертвого великана, точно так, как Еруслан делает это желчью. Самое изображение царя Огненного Щита, Пламенного Копья весьма характеристично.

Заслуживает внимания и та особенность, что убить его можно только чудодейственным мечом и хитростью и что удар должен быть нанесен один раз; тот же совет не ударять дважды дается и другим сказочным героям, направляющим свои силы против различных мифических лиц: Вихря, бабы-яги и др. (см. № 95, № 71 и № 81). От огненного змея чаровник может отделаться, поразив его сонного, но для того должен ударить его со всего размаху один раз; если же ударит его в другой, то змей оживет («Могилевск. губерн. ведомости», 1851, № 19).

Девы-птицы, с которыми встречается Еруслан на пути к вольному царю, часто упоминаются в сказках у всех индоевропейских народов (см. примечание к № 125). Впрочем, эпизод этой встречи внесен только в ту редакцию сказки, какая напечатана в «Летописях» г. Тихонравова; в других же списках нигде его не находим.

Возвратив царю Картаусу свободу и земли, Еруслан отправился в дальние страны доезжать хваленых царевен. Прибыл к ним в шатер, взял старшую на постель и стал выспрашивать: «Есть ли где вас, царевен, краше, а меня удалее?» Отвечала царевна: «Есть, господине, у индейского царя красная царевна; мы ей обе в ногу не судны. А тебя удалее Ивашко Белая Поляница». Еруслан рассердился, сшиб ей голову и взял к себе меньшую сестру. На сделанный ей вопрос она отвечала: «Есть Ивашко Белая Поляница, индейского царя сторож - тот силен, а ты, господине, удал же; обоих вас бог ведает, кто из вас удалей будет». Еруслан оставил ее живою и поехал в индейское царство; ехал, ехал, и видит - на рубеже того царства спит человек на коне, копьем подперся. Еруслан разбудил его и сказался, кто он таков. «Слыхал про тебя, - отвечал Ивашко, - да два богатыря в поле не живут!» Стали силами мериться: Еруслан сбил его с коня и говорит: «Пожалел бы тебя, да за то убью, что тобой девки хвалятся!» И проколол его копьем. Приезжает он в индейское государство, а там беда приключилася: стало выходить из озера чудо (змей) о трех головах и емлет всякой день по человеку: уже дошла очередь до царевны. Еруслан вызвался защитить ее от чуда, а царь обещал отдать ему за то дочь в супружество и с ней половину царства. Повели царевну к озеру, и Еруслан поехал: «Не бойся! - говорит он девице. - Молись богу да смотри на озеро: как учнут волны являться - разбуди меня». А сам уснул крепко. Начали подыматься волны - стало чудо показываться, царевна его будит и не может никак разбудить, вынула нож и поколола его в стегно. Еруслан проснулся, и началась битва. Чудо дает ему за свою жизнь выкуп великий - камень самоцветный. Еруслан камень взял, а врага убил. Вся эта сцена с теми же подробностями о крепком сне богатыря перед битвою составляет обыкновенный, часто повторяемый мотив в сказках арийских племен (см. примечание к № 68). Женился Еруслан на царевне и стал ее спрашивать, есть ли кто ее краше, а его, мо?лодца, удалее? «Чем я, господине, красна и хороша? Есть на море солнечный град, а в том городе царствует царевна (или: в девичье царстве, в солнечном граде есть девица - сама царством владеет), а служащие у нее все девки; и та царевна в седмь седмериц краше меня, а я несудна тем девкам, которые у нее служат, красотою и хорошеством. А тебя удалее и сильнее никого нет!» Спал с нею Еруслан единую ночь, а поутру встал, дал ей самоцветный камень и молвил: «Милая красная царевна! Родится у тебя после меня сын, и ты возложи ему самоцветный камень на? руку; а родится у тебя дочь, и ты ей из того камня серьги доспей». Сам Еруслан уехал в солнечный град, где царствует девица, краше которой на всем свете нет, и учал с нею жить в любви много лет. Эта царевна солнечного града напоминает собою царь-девицу русских сказок (см. любопытные предания об ней в примечаниях к №№ 93 и 104).

Пока Еруслан наслаждался любовью несказанной красавицы, жена его - индейского царя дочь - родила сына, назвала его Ерусланом Еруслановичем и дала ему на? руку самоцветный камень. Вырос он, почуял в себе богатырскую мощь и поехал искать отца. Подъезжает к солнечному граду, остановился по конец моста и свистнул богатырским посвистом; в то время отец его исполошился: «Не простой то человек свистнул, а сильномогучий богатырь!» Сел на своего вещего Араша, и вот начинается борьба между отцом и сыном, не узнающими друг друга. Сын ударил отца тупым концом копья, и мало Еруслан Лазаревич с коня не упал - удержался за седельную луку. Съехались богатыри вдругорядь; отец ударил сына тупым концом и сшиб его с коня наземь, а вещий Араш наступил на его ожерелье. Жаль Еруслану убить паробочка, потому что добре? молод; а юноша в сердцах под Ерусланом рвет у отца копье булатное, и оттого оголилась у него рука. Еруслан Лазаревич усмотрел на его руке самоцветный камень, опознал своего сына и учал спрашивать: «Скажи мне, брате, какой ты человек?» Тут все объяснилося и добром покончилось; Еруслан покинул солнечный град навсегда и вместе с сыном воротился к своей жене. Этот эпизод принадлежит к числу общеизвестных эпических сказаний в литературах как восточных, так и европейских народов. Так, Илья Муромец сражался с своим сыном сокольником (или Збут-Борис-Королевичем); долго они водилися, по колена в земле приобмялися; Илья изнемог, и сокольник насел на его белые груди. Молитва спасла старого; с земи метал он противника в высь небесную, сам на него насел и стал спрашивать о роде, о племени. «Вот как бы я на тебе сидел, то не стал бы спрашивать, а спорол бы тебе, старому, белые груди!» - отвечал побежденный. Наконец Илья узнает сына и отпускает его к матери. Тот же сюжет встречается в песнях кельтских бардов, в готской поэме о Гильдебранде и в персидской поэме о Рустеме и Зорабе, известной у нас по переводу Жуковского; у сербов «Предраг и Ненад» - Серб. песни (см. Песни Киреевского, вып. I, с. 2-14; Песни Рубникова, I, стр. 75-85, II, с. 345-351; Буслаева: Русск. богатырский эпос - в «Русск. вестнике», 1862 г., № IX, с. 68-69).

Текст сказки об Еруслане Лазаревиче, напечатанный в «Летописях», оканчивается так: «И захотел (сын Еруслана) отведати плеча своего богатырского и захотел прославиться во многие орды своею удачею; а отцом своим жити не похотел. Захотел свою честь получити и славу захотел свою пустити во многие орды». В лубочном издании это простое краткое указание уже распространено. Еруслан Ерусланович, приняв от своих родителей благословение, едет в путь-дорогу, пять лет странствует, и, наконец, встречается ему мал стар человек (напоминающий собою карликов немецких сказок - ein altes schwarzes, graues Mannlein, ein kleines Mannlein): стоит на дороге и не дает проезду. Богатырь хочет раздавить его, а мал-стар человек насмехается: «За что ты меня, старого-малого, убить хочешь? С меня нечего снять!» Еще пуще богатырь разгневался, поднял меч-кладенец и кинулся на старого; а тот приклонился и дунул на Еруслана Еруслановича, да таково сильно, что он и на коне не усидел - пал на сырую землю что овсяный сноп! Тогда мал-стар человек сжалился над витязем и пропустил его домой.

Из приведенных нами указаний и сближений очевидно, что составитель любопытного сказания о Еруслане Лазаревиче воспользовался несколькими отдельными эпизодами, принадлежащими различным эпическим произведениям народной фантазии, и всех их соединил вместе, связав с именем одного славного богатыря.

В настоящем издании - № 161 (Ред.).

В настоящем издании - № 105 (Ред.).

В настоящем издании - № 206 (Ред.).

В настоящем издании - №№ 160, 128-130, 142 (Ред.).

В настоящем издании - №№ 219-226 (Ред.).

В настоящем издании - № 125 (Ред.).

В настоящем издании - №№ 156-158 и 171-178 (Ред.).

«БОГАТЫРСКАЯ ГОЛОВА»

В «ПОВЕСТИ О К РУС. Л А НК ЛАЗАРЕВИЧЕ»: ПРОИСХОЖДЕНИЕ ОБРАЗА

Ф. С. Капица

«Повесть о Еруслане Лазаревиче» - одна из популярных русских повестей первой половины ХУП в., прочно вошедшая в круг народного чтения. Её основой стали устные сказания о приключениях богатыря Рустема, распространённые на всём средневековом Востоке - от Кавказа до Средней Азии и Ирана. Уже в X в. их переложил выдающийся персидский поэт Фирдоуси, включив в эпопею «Шахнаме» («Книгу о царях») в виде самостоятельной структурной части. Одновременно оно распространялось и в устных пересказах.

На Русь сказание попало от жителей пограничных территорий. Скорее всего, это произошло в конце XVI в., когда усилились дипломатические связи Московской Руси с Ногайским ханством и Персией. Ногайские ханы на протяжении длительного времени с конца XV в. имели интенсивные и постоянные контакты с Московским государством, продолжавшиеся и на протяжении XVII в. Они отражены в документах Посольского приказа (так называемые «ногайские дела») и в русских летописях, начиная с 1481 г. В 1592 г. в грамоте шаха Аббаса царь Фёдор Иванович сравнивался с Рустемом.

К этому времени и относится появление наиболее старой, «восточной» редакции повести, озаглавленной «Сказание о некоем славном богатыре Уруслане Зала-зоревиче». По-видимому, это первая письменная фиксация сказания, выполненная как запись рассказа от носителя устного текста. На это указывают комментарии составителя, многочисленные фонетические написания слов и повторы некоторых мест, а также весьма точное описание вооружения и деталей конского убора.

Текст «восточной редакции» сохранился в рукописи 40-х гг. XVII в., которая входила в состав сборника развлекательных повестей, составленного подьячим Разбойного, а затем Посольского приказа Иваном Яковлевым. Ныне она хранится в ОР РНБ (Ф. 310. № 930. Л. 1-52) и научно издана нами1. Важно, что Иван Яковлев был не только владельцем, но и составителем данного сборника, переписавшим «своима рукама» повести о Бове, Еруслане, Басарге, Акире Премудром и др. Видимо, по роду своей службы (Разбойный приказ ведал уголовным судопроизводством - убийствами, разбоями, кражами - на всей территории Русского государства, кроме столицы - Москвы) И. Яковлев был связан с «восточными делами», знал специфическую терминологию; отсюда «кутас», «саадак», «тегиляй», «тебеньки», термины, в других списках «Повести о Еруслане...» не встречающиеся, и общался с иноязычными носителями фольклора.

Скорее всего, носитель устного текста был знаком с дастанами, устными пересказами сказаний о Рустеме. На это указывает специфическая огласовка имён главных героев, восходящая именно к дастанным вариантам имён действующих лиц «Шахнаме»: Уруслан (Арслан, лев) - это Рустем (Арслан), царь Киркоус -

шах Кей-каус, отец Еруслана Залазар Залазарович - это богатырь Заль-Зер (седой Заль), «вещий Араш» - легендарный конь Рустема Рахш.

Только в этом списке мы встречаемся с такими мотивами, как разговор бра-тьев-коней под хозяевами-врагами, превращение птицы-хохотунь в девушку, волшебное перенесение героя, встреча с исполинской головой, выступающей в функции «волшебный помощник героя».

Два основных эпизода повести - освобождение Ерусланом шаха Киркоуса и его богатырей из темницы царя Данилы Белого и возвращение им зрения и бой Еруслана с сыном - имеют близкие параллели именно с дастанами о Рустеме. Кроме того, в повести использованы традиционные сказочные мотивы восточного фольклора: происхождение богатырского коня от морских коней, выбор коня из табуна и его поведение во время боя, птица хохотунь («кок-хатун», женщина-птица) в качестве волшебного помощника, переносящая героя из царства в царство, некоторые поговорки и формулы-характеристики, украшающие речь главного героя.

Наиболее загадочным является образ богатырской головы, который, очевидно, возник в результате переосмысления распространённой в тюркском фольклоре метафоры - уподобления холма, покрытого белым ковылём, исполинской голове. Например, в ногайских сказках такие холмы нередко именуются «седоволосыми». Важно, что они выполняют сюжетную функцию «волшебного помощника».

Данный образ перекликается и с древнерусским словом шеломя-холм, гора, которое встречается и в «Слове о полку Игоревом», и в летописях, и в русских говорах. И Еруслан неоднократно всходит на «высокое шеломя», чтобы осмотреть окружающую местность.

Тюркские мотивы были чужды русской как фольклорной, так и литературной традиции. Пышные обращения (например, прозвище конюха Ивашки: «...старой конюх, сивой конь, алые тебенки, сыдавной саадак, крепкой лук, гораздой стрелец, в полку богатырь») были непонятны читателю. В более поздних списках словосочетание «алый тегилей» (т. е. кафтан) превратилось в собственное имя Алокти-Гирей.

Дополняя описание, переписчик повести одновременно прояснял и «непривычные» для читателя моменты поведения персонажей. Так, сцена встречи с головой осмыслена следующим образом. Исполинская голова учит Еруслана, что победить Зелёного царя можно только обманом, а не в честном бою. Диалог прерывается и следует вставка: «...а нынеча Уруслану с коня велят слезть, да челом ударити велят до земли»2 (Л. 29). После этого диалог возобновляется, и голова говорит, как бы объясняя причины такого поведения: «Брате Уруслан! кто на коне живет, тот и под конем: что тебе лутчи умерети или живу быти лутче? Толды бы ты смерти себе чаел, колиб тебе вести не было: как я приехал безвестной и яз погиб» (Л. 29).

Появление этой вставки можно объяснить стремлением к истолкованию непонятного для читателя эпизода: русские богатыри встречаются с врагом только в открытом бою.

Одновременно рассмотренные примеры косвенно подтверждают, что составитель повести ощущал потребность в преодолении определённого инокультурного влияния. Поскольку источник, послуживший основой для памятника, не найден,

можно предположить следующие направления поиска инокулыурного влияния. Во-первых, структурный анализ образов действующих в повести персонажей, и, во-вторых, исследование лингвистических особенностей их наименований.

Сначала необходимо рассмотреть характеристики фантастических героев, поскольку в их образах отчётливее сохраняются реликтовые черты.

Интерес с данной точки зрения представляет образ исполинской головы, не имеющий аналогов ни в былинном, ни в сказочном русском эпосе. Однако он не только вошёл во все лубочные переработки повести, но и привлёк внимание А. С. Пушкина, который ввёл его в свою поэму. Поэтому представляется естественным для установления его происхождения обратиться к фольклору тех народов, которые в ХУ1-ХУП вв. имели непосредственные культурные контакты с русским населением южных окраин Руси, а также народов Северного Кавказа.

Наиболее близкими соседями русского населения низовьев Волги и Дона в интересующий нас период были ногайские племена. Они представляли собой объединения кочевых племён, состоявших из представителей как западных, так и восточных тюрок. Данное обстоятельство привело к тому, что в ногайском фольклоре переплелись и слились в единое целое мотивы фольклора народов практически всего тюркского Востока3. В ногайском фольклоре мы встречаемся с разнообразными эпическими формами: песнями героического характера, а также повествованиями дастанного типа, в которых с чередованием прозаических и стихотворных частей, прозаических сказок и преданий. Существенное место среди них занимают сказания о жизни и подвигах богатырей, образующих «биографии» эпических героев4.

В сказке «Бозакбай и Кызенбай» имеется эпизод, который интересно рассмотреть в соотношении с интересующим нас образным рядом. Сюжет произведений традиционен - герой отправляется на поиски невесты. По дороге он последовательно встречает «семь седых голов» - курганов, в которых погребены его предки. Они выполняют функцию волшебного помощника. С каждой из них он обменивается приветствиями (диалог одинаков), получает указания о дальнейшем пути и благо-пожелание. В благодарность герой прикрывает каждую голову капталом и продолжает путь. Показательно, что каждая «Седая голова» называет юношу «моё дитя»5.

Не случайно и использование символики числа «семь». Выделение группы из семи богов характерно для культуры как индоиранских, так и скифских народов6.

Не менее важна и чётко просматриваемая в данном мотиве связь с курганом, который является одним из типологических вариантов образа горы. Данное обстоятельство тем примечательнее, что в мифологии многих народов горы осмысляются полулюдьми. Например, в одном из армянских мифов говорится, что «горы некогда были людьми исполинских размеров»7. Аналогичная связь прослеживается в фольклоре и языках народов Северного Кавказа.

Естественно, что для переписчика XVII в., записывавшего сказку о Еруслане, эти мотивы были непонятны, ибо уже тогда они были пережитками далёкого

прошлого. Кроме того, связанный с данным образом сложный ассоциативный ряд также был неясен для русского читателя.

Все указанные причины и вызвали появление в повести о Еруслане образа исполинской головы, хотя и чуждого русского фольклору, но имеющего конкретную (сюжетную) функцию и выразительное оформление. Действительно, та функция, которой наделена в повести волшебная голова, - функция волшебного помощника героя - является типичной как для сказок, так и для эпоса. Волшебный помощник всегда появляется там, где герой находится на распутье, не знает, что делать дальше, как победить врага. Таким образом, появление волшебной головы перед эпизодом, где Еруслан побеждает Зелёного царя, обусловлено не только чисто сюжетными причинами (стиль), но и своеобразным каноном, характерным для русской сказки. Данное обстоятельство ещё раз подтверждает, что уже в начале бытования «Повесть

о Еруслане» отличалась глубокой русификацией образов и мотивов.

Аналогичное композиционное оформление отличает и мотив встречи Ерус-лана с птицами-хохотунями - девушками, превращающими в птиц. Еруслан встречается с ними во время поисков дороги в царство Зелёного царя. Он ловит одну из них, и та помогает герою добраться до цели. Таким образом, и в данном случае мы встречаемся с функцией волшебного помощника героя.

Примечательно, что и в восточном фольклоре эта функция сохраняется. Обратимся к конкретным примерам. Герой азербайджанской сказки «Сын старухи Фагы-Мамед» встречает трёх голубок, оказавшихся девушками-волшебницами. Одна из них возвращает героя на родину, предварительно превратив его в соломинку8. Приведённая разновидность мотива распространена в фольклоре и других тюркских народов («Сказка о Хатэме», «Бахтияр»)9. Перемещение героя благодаря волшебству также широко распространено не только в сказках, но и в сказочных повестях, например, в повести «Эмрах и Сельви» персонаж совершает перемещение благодаря вмешательству святого Хызра10. При этом помощь герою не сопровождается принуждающими действиями с его стороны.

Указанная нами особенность отличает показанную трактовку от представленной в славянских сказках11. Здесь мотив встречи героя и птицы, превращающейся в девушку, имеет две разновидности, обусловленные тем, что в одном случае она является невестой, а в другом - женой героя. В последнем случае персонаж играл более активную роль, освобождал жену от тяготеющего над ней колдовства12.

Эпизод, вошедший в «Повесть о Еруслане Лазаревиче», содержит черты каждого из показанных мотивов. Однако герой побеждает волшебницу благодаря своей силе и ловкости, не прибегая к помощи сверхъестественных сил: «И Уруслан держит ее крепко, и как девка всем переметнулась и не могла ничем перекинуться и девка молвит Уруслану: “Чего, государь, хочеш от меня”» (Л. 26, об.). Принуждённая помочь герою, она доставляет его в царство Зелёного царя и затем возвращает обратно.

Показанная нами версия мотива представляет собой сочетание традиционного, внешнего, композиционного оформления с новым внутренним содержанием. Цель его - более полное раскрытие личных качеств героя, поддержание напряжённости действия.

Однако, несмотря на очевидную русификацию данного мотива, в повести сохранилось странное в русском обиходе название персонажа - птица-хохотунь. Как и исполинская голова, оно не имеет аналогов в русском фольклоре. Обращение же к материалу древнетюркских языков позволяет объяснить это происхождение. Корень «кок» (точка!), входящий в число древнетюркских корней, обозначает синий и зелёный цвет13.

Данное обстоятельство представляется важным, потому что в культуре народов Востока данный цвет имеет также значение «восточный». Не менее важно и второе, символическое значение - «сверхъестественный», нечеловеческий, в противопоставление с «западом» - стороной, населённой людьми14. Вторая часть - наименование «хатун» - представляет собой широко распространённое обращение к женщине15. Таким образом, правомерно сделать вывод о том, что сочетание «кок-хатун» могло означать «женщина-волшебница».

Отчётливо просматривается и связь с понятием «птица». Корень «котан» в азербайджанском языке обозначает птицу типа аиста. Следовательно, весь этноним «кок-хатун (хотан)» вполне мог быть осмыслен как «женщина, превращающаяся в птицу», и одновременно как «женщина-волшебница»16.

Понятно, что и в этом случае необходимо было найти эквивалент, подходящий для русского читателя и сохраняющий значение оригинала. В результате частичного переосмысления и появилась «птица-хохотунь». Кстати, о том, что данный образ оказался в достаточной степени чужд русскому сказочному обиходу17, свидетельствует тот факт, что он представлен далеко не во всех лубочных вариантах повести. Образ же богатырской головы, напротив, присутствует во всех рукописных и лубочных вариантах памятника.

Проведённое нами рассмотрение происхождения двух фантастических образов «Повести о Еруслане Лазаревиче» показывает, что и в том, и в другом случае мы встречаемся с реализацией одной задачи - приспособлением иного фольклорного ряда к привычным для русского читателя представлениям. Интересно отметить, что каждый из проанализированных нами образов отражает свой уровень художественного обобщения. В первом случае мы видим появление образа исполинской головы как результата сходных метафорических уподоблений, а во втором - совпадение отдельных мотивов. Не менее показательна и последовательная русификация, отражающая стремление составителей повести не к копированию иноязычного оригинала, а к созданию на его основе самостоятельного произведения.

Однако, несмотря на восточные мотивы, в разработке сюжетной схемы повести и отдельных эпизодов преобладает влияние русского фольклора (принципиально иной, чем в «Шахнаме», исход боя отца с сыном, где богатырь убивает сына).

При последующей обработке повести в XVII и особенно в XVIII в. из неё постепенно исключаются мотивы восточной волшебной сказки, текст разрастается за счёт введения многочисленных подробностей: все герои получают русифицированные имена, описание детализируется, вводятся новые эпизоды (например, история богатырской головы). Текст повести насыщается русскими эпическими и сказочными формулами, а образ Еруслана начинает постепенно походить на рус-

ских богатырей. Не случайно в многочисленных лубочных версиях сказки Еруслан сражается вместе с Ильёй Муромцем и другими героями русского фольклора.

В творчестве русских поэтов ХУ1П-Х1Х вв., начиная с М. М. Хераскова, фигура Еруслана стала символом русского воина и «витязя» времени «чудесного века» (Н. Львов) князя Владимира. А. С. Пушкин закрепил это представление о Еруслане своей поэмой «Руслан и Людмила». Известно, что в 1831 г. текст одного из лубочных изданий повести был переведён на немецкий язык и издан в Лейпциге как народная книга, предназначенная для широкого читателя. Сказка о Еруслане, возникшая как устный пересказ повести, неоднократно переводилась на английский, немецкий и чешский языки и теперь воспринимается за рубежом как выдающийся литературный памятник русского Средневековья, наряду со «Словом о полку Игореве» представляя героическую тему в национальной русской традиции.

Произвольное объединение восточных, русских и рыцарских мотивов, отразившееся в истории сказания о Еруслане, показывает, каким непростым путём развивалась сказочная рукописная повесть, в свою очередь отразившая происходивший в XVII в. процесс становления оригинальной русской беллетристики. Он заключался в приспособлении сюжетов и мотивов мирового культурного фонда к вкусам и потребностям отечественного читателя. Собственно литература, как известно, начала развиваться только с середины XVIII в.

1 Золотые ключи. М.: Худож. лит., 2010. С. 411-439.

2 Текст «Повести о Еруслане Лазаревиче» цитируется по списку, хранящему в ОР ГБЛ. Ф. 310. № 930. Л. 1-52 об. Здесь и далее в тексте ссылки даются на этот список, листы указываются в скобках.

3 Жирмунский В. М. Эпические сказания о ногайских богатырях в свете исторических источников //Жирмунский В. М. Тюркский героический эпос. Л.: Наука, 1974. С. 413.

4 Там же. С. 416.

5 Ногайские народные сказки. М.: Наука, 1979. С. 103.

6 Абаев В. И. Культ семи богов у скифов // Сб. ст. академику В. В. Струве. М.: Изд-во вост. лит., 1982. С. 445.

7 Арутюнян С. Армянская мифология // Мифы народов мира. М.: Сов. энциклопедия, 1987. Т. I. С. 105.

8 Азербайджанские сказки. Баку: АН Азербайджанской ССР, 1956. С. 188.

9 Там же. С. 106, 126.

10 Эмрах и Сельви, необыкновенные приключения Караоглана и другие турецкие народные повести. М.: Худож. лит., 1980. С. 147.

11 Афанасьев А. Н. Народные русские сказки: в 3 т. М.: Худож. лит., 1957. Т. 2. С. 323-324.

12 Например, в сказке «Царевна - сера утица» этот мотив представлен так: «Ухватил её (Марью-царевну. - Ф. К.) Иван-царевич за белые руки, а она стала оборачиваться разными гадами».

13 Арутюнян С. Армянская мифология. С. 74.

14 См., например, образ хорезмской царевны из зелёного дворца в поэме Низами «Семь красавиц».

15 Гянджеви Н. Соч.: в 5 т. М.: Худож. лит., 1986. Т. 4. С. 361.

16 Древнетюркский словарь. Л.: Худож. лит., 1969. С. 104.

17 Сказание о похождении и храбрости русского богатыря Еруслана Лазаревича. М., 1910.

Страница 1 из 8

Сказка о славном и сильном витязе Еруслане Лазаревиче одна из наиболее любимых у грамотного простонародья; она рас-прос-тра-не-на во многих ру-ко-пис-ных сборниках (XVII и XVIII столетий), в лубочных листках и кар-ти-нах и в серых изданиях вроде «Лекарство от задумчивости и бессонницы » (Москва, 1819) и «Собрания старинных русских сказок» (Москва, 1830).

При изучении устной народной словесности нельзя не обратить на нее внимания, потому что, несмотря на встречающиеся в ней чуждые нам имена (Еруслан, царь Картаус, вещий конь Араш) и на очевидное влияние на ее состав приемов письменной литературы, в сказке об Еруслане есть много прекрасных эпических выражений и тех обычных сказочных мо-ти-вов, какие составляют исконную принадлежность всех индо-ев-ро-пей-ских народов. На эти-то сказочные мотивы и намерены мы указать в нас-то-ящей заметке. Но для этого необходимо изложить самое содержание сказки, что мы и делаем по тексту, напечатанному в «Летописях русской ли-те-ра-ту-ры и древности» (1859, кн. IV, стр. 100-128), пользуясь отчасти и тем списком, который помещен в «Памятниках старинной русской ли-те-ра-ту-ры» (вып. II, стр. 325-339): оба означенные текста взяты из ру-ко-пи-сей XVII века и в несомненной свежести сохранили чистоту народного языка и эпического предания.

Был некий царь Картаус (Киркоус), а у него дядя князь Лазарь Лазаревич; у того Лазаря родился сын Еруслан Лазаревич. Как было Еруслану десять лет, стал он ходить на улицу и шутить шутки не гораздо добры: кого возьмет за´ руку - у того руку вырвет, кого за´ ногу - тому ногу выломит. Царь приказал выслать его из царства вон. Еруслан о том не тужит, а тужит об одном, что нет у него коня по мысли: ни один конь его поднять не может. Вот выстроили ему каменную палату у синя моря и выслали из царства. Учал Еруслан гулять по лукоморью и стрелять по тихим заводям гусей-лебедей: как натянет лук да выстрелит - ино как из тучи гром грянет, а по чему стре´лит - того не грешит (не про-мах-нет-ся).

Однажды подъехал к нему человек, сошел с своего сивого коня, ударил челом низко и промолвил: «Дай-де бог здравие государю нашему Еруслану Лазаревичу!» - «Ты меня почему знаешь?» - «Как мне не знать тебя! Я, господине, отца твоего старой конюх, гораздой стрелец, сильной борец; стерегу стада уже тридцать лет, а зовут меня Ивашко». Еруслан ему признался: «Тужу-де я, что нет у меня коня по мысли». Ивашко молвил: «Есть, господине, в отцове стаде жеребец третьим летом; ни у кого еще в руках не бывал, а тебе, чаю, по мысли будет». Когда пригнал он стадо на водопой, Еруслан накинул на того жеребца тесмяную узду и дал ему имя вещий Араш; а был жеребец величиной мало не с палатою равен. Сел богатырь на коня, поскакал в чистое поле и наехал на рать-силу Данила князя Белого, который пришел под цар-ство Кар-та-усо-во и похвалялся все это царство разорить, самого царя и двенадцать богатырей его в полон взять. Еруслан хочет с Данилою в бой вступать; говорит ему отец: «Ты еще молод, ратное дело тебе не за обычай!» - «Государь батюшка! - отвечал сын. - Не учи ты гоголя по воде плавать, не учи нас, богатырей, на ратное дело ездить».